Выбитый генералитет - Анатолий Корольченко

На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, уже занял свой кабинет…

С того дня, как я увидел ту мемориальную доску, прошло немало лет, но в памяти сохранилось свежее сентябрьское утро, шелест позолоченной листвы близкого бульвара, перезвон недалекой церквушки, сохранившейся от московских «сорока сороковж Вижу литую синеву металла с навечно высеченным текстом, посвященным тому, кто в суровые годы войны завоевывал в небе Великую Победу. Доска на доме № 13 столичного Ленинского проспекта словно легендарные скрижали немеркнущей торжественной и печальной военной российской истории.

Н. Г. Кузнецов

1902–1974

Николай Герасимович Кузнецов — выдающийся советский флотоводец, Герой Советского Союза. Начав флотскую службу матросом, он дослужился до высшего воинского звания адмирала флота СССР. Этого звания он удостоился трижды, потому что судьба его была нелегкой, и не раз он испытывал ее превратности.

Наделенный недюжинным талантом военачальника и мощным интеллектом, Кузнецов рассказал о своей жизни в четырех книгах, десятках статей. Предлагаемый отрывок — из его последней неопубликованной повести.

В деле «крутых поворотов» моим злым гением как в первом случае (отдача под суд), так и во втором (уход в отставку) был Н. А. Булганин. Почему? Когда он замещал фактически наркома обороны при Сталине, у меня произошел с ним довольно неприятный разговор из-за помещения для Наркомата ВМФ. Он беспардонно приказал выселить из одного дома несколько управлений флота. Я попросил замену — отказал. Согласиться я не мог и доложил Сталину. Сталин встал на мою сторону и сделал упрек Булганину: как же выселяете, не предоставляя ничего взамен? Булганин взбесился и, придя в свой кабинет, пообещал при случае вспомнить. Вскоре проходила кампания о космополитах, и ряд дел разбирался в наркоматах. Некий В. Алферов, чуя обстановку (конъюнктуру), написал доклад, что вот-де у Кузнецова было преклонение перед иностранцами, и привел случай с парашютной торпедой. Булганин подхватил это и, воодушевившись, сделал все возможное, чтобы «раздуть кадило». В тех условиях было нетрудно это сделать. Действовали и решали дело не логика, факты или правосудие, а личные мнения. Булганин был к тому же человеком, мало разбирающимся в военном деле, но хорошо усвоившим полезность слушаться. Он и выполнял все указания, не имея своей государственной позиции, — был плохой политик, но хороший политикан.

…Вызванный из Ленинграда вместе с Л. М. Галлером, я не знал, в чем дело. Помнится, в поезде мы с Львом Михайловичем гадали о причинах вызова и не угадали. Оказалось, нам предстоит дать объяснение, почему было дано разрешение передать чертежи парашютной торпеды англичанам. Чертежи не были секретными…

Было решено судить нас «судом чести». Во главе суда был поставлен маршал Л. А. Говоров. Порядочный человек, по «свое суждение иметь» не решился и по указке Булганина, где можно, сгущал краски. Нашли врагов народа! Все четыре адмирала честно отвоевали — и вот, пожалуйста, на «суд чести». Но и на этом дело не кончилось. Было вынесено решение передать дело в Военную коллегию Верховного Суда. Это уже поразило не только нас, «преступников», но и всех присутствующих. До сих пор звучит в ушах голос обвинителя Н. М. Кулакова, который, уже называя нас всякими непристойными словами, требовал как можно более строго наказать.

Мы вышли из зала с мыслями о возможном аресте нас тут же, и, помнится, всю ночь я прислушивался к подъему лифта. Нервы были напряжены. Однако не арестовали. Через несколько дней состоялся суд Военной коллегии под председательством Ульриха. Ульрих — слепое орудие в руках вышестоящих органов — ничего вразумительного нам не предъявил, и коллегия быстро ушла на совещание. Я понимал, что совещаться-то нет нужды: доложат Сталину, и будет сказано, как поступить с нами.

Томительное ожидание до двух часов ночи. Нас поили и кормили за счет Наркомата ВМФ и носили оттуда бутерброды, но уже на улицу не выпускали. «Это плохой признак», — поделился со мной В. А. Алафузов, стараясь сохранить чувство юмора. Смех сквозь слезы! Курили непрерывно. Закурил и я, до этого бросивший вредную привычку.

Поистине как после затишья перед бурей началось оживление в коридоре. Появились часовые, затем ранее не известные нам люди. Я увидел медсестру с ящиком «скорой помощи». «Пахнет порохом», — подумал я, но положение старшего обязывало меня сдерживаться и даже приободрять своих адмиралов.

Почему-то думалось, что «идет охота за мной» — именно так выразился Алафузов накануне у меня на квартире, и я имел основания полагать, что приговор начнется с меня.

Если до этого мы неорганизованно входили в зал и занимали места на скамьях подсудимых, то теперь нас вызывали и с часовыми сопровождали на свои места по старшинству. Я был в первом ряду. Со мной Галлер. Во втором ряду стояли адмиралы Алафузов и Степанов. «Сесть на скамью подсудимых» уже было пройденным этапом. Теперь мы стояли между скамьями подсудимых, а на флангах — часовые с винтовками. До сих пор не знаю как, но в зале оказались какие-то человек 5–6, которых раньше не было. Видимо, им было положено присутствовать на этом заключительном «представлении».

Первым читалось дело Алафузова. Обтекаемое обвинение и приговор — 10 лет. У меня пронеслось в голове, что если пойдет по восходящей, то мне возможна «высшая мера наказания». Терпи, казак! Следующим был Степанов — ему также дали 10 лет. Ребус еще не был разгадан. На очереди был Галлер, ему вынесен приговор — 4 года. Ну, значит, двоим по десять и двоим по 4 года, решил я. Итого 28 лет. Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина. Но я ошибся. Меня «освободили» от суда, но предложили снизить в звании до контр-адмирала.

После команды коменданту: «Исполнить» — меня оставили в зале суда, а остальных увели одеваться. Я было рванулся к ним проститься, но меня не пустили…

Среди весьма печальных воспоминаний из этого эпизода я был удовлетворен лишь тем, что всегда брал вину на себя и не обвинял никого из своих адмиралов. Об этом мы говорили с ними (Алафузовым и Степановым), когда они, выпущенные после реабилитации в 1953 году, обедали у меня на квартире и на мой вопрос, чем я повинен перед ними, адмиралы сказали: я вел себя не только достойно, но и в высшей степени отважно, рискуя своей головой.

Некоторое время я походил без дела на правах «неприкасаемого» и стал просить использовать меня на какой-нибудь работе. Но сразу решил этот вопрос только лично Сталин. Он послал меня в Хабаровск заместителем главкома по Дальнему Востоку к Р. Я. Малиновскому. Встретивший меня случайно в Кремле Молотов (ведь я оставался членом ЦК) иносказательно произнес, что «придется на некоторое время съездить туда».