Сталь остается - Ричард Морган

— Смотри. Все это дело рук ваших союзников.

— Ты имеешь в виду кириатов?

— Да, Черный народ. Оглянись, Рингил Эскиат. Когда-то здесь стоял один из величайших олдраинских городов. Его называли Энхид-Идришинир, обитель радостных ветров. Ты видел мост. А теперь представь себе улицы и башни, построенные подобным же образом, протянувшиеся до самого горизонта. Представь себе реки, воды которых втекают и вытекают из реального мира точно так же, как выходящий из тоннеля канал в Трилейне. Представь деревья и строения, похожие на деревья, их архитектурное эхо, тянущиеся к ветру, ловящие ветер и поющие с ним. В последний раз я видел Энхид-Идришинир еще ребенком, до прихода Черного народа.

Он снова указал на платформу.

— Она упала с неба. Говорят, она кричала, падая. Видишь шесть уровней? Внизу, под землей, скрыты еще двадцать семь. Похоронены в болоте и камне. На ее носу находилось устройство, которое разрывало реальность. Пятьдесят тысяч погибли сразу или были сметены в болото. Мы до сих пор находим останки. Находим даже живых, если так можно сказать.

— Ничего не меняется, — заметил Рингил, вспомнив рассказ Грашгала о музее с мечами и детях, приходящих туда поглазеть на спрятанное под стекло оружие.

Пустые мечты.

— Нет, меняется. — Ситлоу повернулся и посмотрел на него своими темными, бездонными глазами. Голос его зазвучал громче, неясным эхом отдаваясь в сковавшем болото молчании, наполняясь страстью, которую Рингил замечал прежде лишь в минуты их близости. — Олдраины возвращаются. Этот мир — наш. Мы владели им тысячелетия, еще до начала того, что вы называете историей человечества. Нас вынудили уйти, но он остается родиной наших предков, нашим родовым путем. Нашим по праву крови, меча и происхождения. И мы вернем его.

— Каким же образом? — Рингил не знал почему, но открывшаяся новая грань натуры Ситлоу отозвалась в нем разочарованием. — Вас, как я погляжу, не очень-то и много.

— Да, пока нас мало. Олдраины — странники по природе, индивидуалисты по склонности характера, они предпочитают не оглядываться, а идти вперед, находя радость и удовлетворение в открытии нового. Однако в глубине сердца каждого из нас сидит печаль, боль по утраченному, желание единства, стремление вернуться к началу, положить конец скитаниям, обрести дом, чтобы всегда носить его в сердце. Когда ворота вновь откроются, мой народ хлынет в них из всех уголков и аспектов болот. Олдраины слетятся, как вороны к вечеру.

— И что, мне полагается взбодриться?

Снова пустой взгляд.

— Разве я плохо с тобой обращался?

— Нет, что ты. Я видел рабов, с которыми обращаются куда хуже.

Ситлоу резко, словно получил пощечину, отвернулся. Теперь голос его снова звучал бесстрастно.

— Я мог бы убить тебя, Рингил Эскиат. Мог бы доставить себе такое удовольствие, растереть тебя, как тряпку, и выбросить. Мог бы закончить наш поединок сталью. Ты явился в мои владения, ты принес меч, ты угрожал им и кичился тем, что нет в мире ничего, что превзошло бы твое умение убивать. Ты сунул нос в мои дела в Эттеркале, убил и изувечил моих верных слуг, заставив меня вмешаться в неподходящий момент. Спрашиваю снова, разве я плохо с тобой обошелся?

По справедливости ответ на это мог быть только один, но Рингил не ответил.

— Скажи-ка мне вот что. Я понимаю, зачем тебе это нужно… вернуть наследие предков… землю обетованную… ну и все такое… чушь полная. Хотя ничего нового я не услышал, ладно. Только вот для чего это кабалу? Со стороны посмотреть, так чуть ли не вся канцелярия пляшет под твою дудку. Что такого ты им обещал?

Двенда едва заметно улыбнулся.

— А как ты сам думаешь? Ты ведь видишь и понимаешь, что значит для лиги Эннишмин.

Ответ, должно быть, уже сидел где-то в голове, может не до конца оформленный, потому что Рингил не удивился, а лишь ощутил, как что-то холодное скользнуло внутрь, оседая на дне желудка.

— Ты сказал, они смогут забрать его себе?

— Да. Более или менее.

— Ты намерен вторгнуться на территорию империи? Нарушить договоренности?

Ситлоу пожал плечами.

— Я никаких договоров не подписывал. Мой народ тоже.

— Но… — Ледяные струйки в животе побежали живее, холод ширился, поднимался вверх. — Империя не станет смотреть на это сквозь пальцы. Она не допустит вторжения. Начнется война. Еще одна война, пойми!

— Да. — Тот же равнодушный жест. Пустые глаза. — И что с того? Лига и империя вступят в войну, как всегда, под лживыми лицемерными лозунгами. Мое участие в ней на стороне лиги лишь уравновесит шансы. Думаю, война затянется на годы. Они измотают друг друга, израсходуют ресурсы, а когда все закончится, когда они устанут от крови, мой народ вступит на руины и займет положенное ему по праву место. — В голосе двенды зазвучали мягкие нотки. — Тебе не о чем беспокоиться, Гил. Мир только выиграет, станет лучше. Не будет больше истеричной ненависти, не будет кровавых раздоров, не будет лжи и лицемерия, которыми всегда прикрывают злоупотребление властью.

— Верно, не будет. Миром станут править олдраины. Теперь я представляю, на что это будет похоже.

— Не говори глупостей. — Голос взлетел на мгновение. — Я не вижу абсолютно никаких причин, почему двенды и люди не смогут мирно уживаться в одном мире. Так ведь уже было. В наших хрониках рассказывается о воинах вашей расы, которых олдраины приняли из жалости или по любви и которые смогли дослужиться до высоких постов. Я сам… — Он осекся. Махнул рукой. — Не важно. Я не торговец с рынка, расхваливающий свой товар, и не член канцелярии, за пустыми речами которого кроется желание прибрать к рукам побольше власти над соотечественниками. Если ты сам не убедился в очевидных выгодах сотрудничества, я не стану навязывать понимание того, что ты понимать не желаешь. — Он резко отвернулся. — Идем, у нас здесь другие дела.

Узкая тропинка вилась через болото в обход железной платформы к строению, напоминавшему крытый загон для скота и притулившемуся к нижнему фланцу. Был здесь и забор из того же, что и олдраинский мост, материала, только более плотного. Загон стоял на твердой почве и выглядел сухим, но сразу за забором начиналось болото с лужами серой, застойной, вонючей воды. Заканчивалась тропинка у калитки.

Вокруг загона на расстоянии примерно одного ярда от забора из воды торчали какие-то округлые предметы. Поначалу Рингил принял их за пни, но когда они с Ситлоу подошли к калитке, один из «пней» произвел странный чмокающий звук. Рингил присмотрелся и…

…и в ужасе отшатнулся.

Проклятье!

То, что казалось пнем, было человеческой головой, насаженной на деревянный обрубок. Голова принадлежала молодой женщине, и ее длинные, спутанные волосы стелились по густой серой воде. Ошарашенный, он стоял, не в силах отвести взгляда. Мышцы на шее напряглись, дрогнули, и глаза несчастной повернулись и встретились с его глазами. Перепачканные грязью губы шевельнулись, и с них сорвалось одно-единственное немое слово: