Молот и крест - Гарри Гаррисон

Он знал, подумал Бранд, наблюдая, и вспомнил неожиданный запрет Шефа Торвину самому распространять веру. Он знал, что произойдет, догадывался. Это значит, что он послал своих людей, англичан, которых сам поднял из грязи, на верную смерть под пытками. И то же самое он сделал со своим отцом. Я должен быть уверен, очень уверен, что он никогда не посмотрит на меня с таким задумчивым выражением. Если я раньше и усомнился бы в том, что он сын Отина, теперь я знаю.

Но если бы он так не поступил, сейчас мы оплакивали бы смерть Торвина, а не бродячих крестьян.

Посыльный иссяк, новости и ужасы кончились. Шеф молча отпустил его поесть и отдохнуть, повернулся лицом в совету, собравшемуся на освещенной солнцем вершине холма: Торвин, Бранд, провидец Фарман, Бонифаций, как всегда, держащий наготове чернила и бумагу.

– Вы слышали новости, – сказал Шеф. – Что мы должны предпринять?

– Разве можно сомневаться? – спросил Торвин. – Союзник призвал нас. Теперь церковь лишила его прав. Мы должны прийти ему на помощь.

– Больше того, – добавил Фарман. – Если и существует подходящий момент для решительного удара, то именно сейчас. Королевство разделено. Законный король, христианин, выступает на нашей стороне. Как часто в прошлом христиане распространяли свою веру, обращая короля, а через него и весь народ? Не только рабы будут с нами, но и фримены и половина танов. Пришло время остановить наступление христиан. Не только в Норфолке, но и повсюду.

Шеф упрямо сжал губы.

– А ты что скажешь, Бранд?

Бранд пожал мощными плечами.

– Нам нужно отомстить за товарищей. Мы не христиане – прошу прощения, отец. Кроме вас, все не христиане и не привыкли прощать своим врагам. Я высказываюсь за выступление.

– Но я ярл. И решение принимать мне.

Медленно все кивнули.

– Вот что я думаю. Послав миссионеров, мы расшевелили осиное гнездо. И нас ужалили. Надо было предвидеть это.

Ты-то предвидел, подумал Бранд.

– Отобрав у церкви землю, я расшевелил другое гнездо. За это меня еще не ужалили, но я жду этого. Я предвижу это. Я говорю: давайте посмотрим на своих врагов, прежде чем ударить. Пусть приходят к нам.

– А наши товарищи будут лежать неотомщенными? – проворчал Бранд.

– Мы потеряем шанс завоевать свое королевство, королевство Пути! – воскликнул Фарман.

– А как же твой союзник Альфред? – спросил Торвин.

Шеф постепенно преодолевал их сопротивление. Убеждал, противопоставлял свои аргументы. И в конце концов уговорил подождать с неделю, получить более полные сведения.

– Надеюсь только, – сказал в конце встречи Бранд, – что хорошая жизнь не размягчила тебя. И всех нас. Нужно больше времени проводить с армией, а меньше с этими остолопами в твоем суде.

Неплохой совет, подумал Шеф. И чтобы охладить разгоряченных советников, повернулся к отцу Бонифацию, который все время молчал и ждал только знака, чтобы записать решение или сформулировать приказ.

– Отец, пошли за вином. У нас пересохло горло. Выпьем в память своих покойных товарищей что-нибудь получше эля.

Священник, упрямо одевавшийся в черную сутану, остановился у выхода.

– Вина не осталось, лорд ярл. Говорят, должен был прийти груз с Рейна, но не пришел. И вообще уже четыре недели ни одного корабля с юга, даже в Лондон не приходили. Я велю вскрыть бочонок лучшего медового напитка. Может, ветер противный.

Бранд молча встал, подошел к открытому окну и посмотрел на небо и на горизонт. В такую погоду, подумал он, я смог бы приплыть из устья Рейна к Йаре в корыте моей матушки. А он говорит, что ветер противный! Что-то противится нам, но не ветер.

На рассвете экипажи и капитаны сотен торговых кораблей: маленьких, с одной мачтой, рыбацких шхун, больших, английских, франкских, фризийских, – все выбирались из-под одеял, смотрели на небо над портом Дюнкерк, как делали ежедневно больше месяца. Смотрели, какая погода. И думали, может, их хозяева наконец соизволят пошевелиться.

Они видели, как светлело на востоке, как освещался лес и поселок, река и ворота для сбора пошлины. По всему континенту этот свет озарял собирающихся солдат, готовящиеся запасы продовольствия, конюхов, ведущих лошадей.

Двигаясь к Английскому проливу – впрочем, тогда его еще называли Франкским морем, – свет касался вымпела на вершине каменного донжона в деревянной крепости, охраняющей порт Дюнкерк. Командир стражи посмотрел на него, кивнул. Трубач облизал губы, поджал их, испустил громкий звук из своей металлической трубы. Со всех стен отозвались трубы, в крепости солдаты начали сворачивать одеяла. И снаружи, в лагере у порта, в стойлах лошадей, в открытых полях солдаты проверяли снаряжение и начинали день с той же самой мыслью, что и моряки в порту: выступят ли сегодня их хозяева? Даст ли наконец король Карл своим войскам и войскам, присланным ему набожными братьями и племянниками, приказ начинать короткий бросок в Англию?

В гавани капитаны поглядывали на флюгеры, смотрели на восточную и западную стороны горизонта. Капитан корабля «Dieu aide», на котором поплывет сам король, а также архиепископ Йорка и папский легат, ткнул пальцем в флаг, развевающийся на мачте. Через четыре часа высшая точка прилива. Тогда и еще немного времени спустя им будет помогать течение. И ветер попутный и не стихает.

Смогут ли эти сухопутные вовремя погрузиться? Никто не думает об этом. Будет как будет. Но если король франков Карл, по прозвищу Лысый, серьезно хочет выполнить приказ своего духовного владыки папы, объединить старые владения своего деда Карла Великого, во имя святой цели разграбить богатства Англии, лучшего случая у него не будет.

И в это время, глядя на флаг и проверяя ветер, они услышали, как в полумиле на донжоне снова загремела труба. На этот раз она возвещала не рассвет, а что-то другое. И тут юго-западный ветер донес веселые крики. Солдаты приветствовали решение. Не тратя слов, капитан «Dieu Aide» ткнул пальцем в сторону лебедок и парусных рей, постучал по люку единственного трюма корабля. Раскрыть люки. Спустить лебедки на берег. Они потребуются для лошадей. Боевых коней, французских дестриеров.

Тот же ветер в тот же рассвет дул прямо навстречу сорока драккарам, идущим вдоль английского побережья из Хамбера, делая невозможным поднять паруса. Но Айвару Рагнарсону, стоявшему на носу первого корабля, было все равно. Гребцы работали равномерно, в таком темпе они могут грести по восемь часов в день, если понадобится; они одновременно опускали тяжелые весла в воду, действовали легко и привычно и продолжали разговаривать, поднимая весла из воды.

Только в первых шести кораблях была дополнительная работа для солдат: на них старательно закреплены были полуторатонные онагры Эркенберта, все, что сумели сделать кузницы Йоркского собора за несколько недель, данных Айваром. Айвар гневался из-за их веса, требовал, чтобы их облегчили. Невозможно, отвечал черный архидьякон. Так они описаны Вегецием. Но что больше убедило Айвара – более легкие модели через несколько выстрелов разлетались на куски. Пинок дикого осла – откуда произошло их название – это удар бросающего плеча рычага о прочную поперечную балку. Без этой балки камень не полетел бы с поразительной силой и скоростью. А легкая балка, чем бы ее ни обивали, ломалась.