Меч без рукояти - Элеонора Раткевич

Долго, нескончаемо долго Байхин падал вниз. Казалось, вечность – а то и не одна – миновала прежде, чем маленькая фигурка, внезапно сделавшись большой, грянулась на холодные каменные плиты.

Хэсситай онемел. Он не мог вздохнуть, не мог заплакать – горе выжигало слезы, не давая им подступить к глазам. Рядом с ним мелкой дрожью трясся врач. Крупные слезы катились по его лицу, затекая на прыгающие губы, на тощий подбородок… Опытный лекарь понимал, что к чему. Он понимал, что для Байхина нет ни малейшей надежды. После такого падения человеку уже не подняться живым. Но Байхин поднялся.

Он встал – встал, хотя в его теле не осталось, не могло остаться ни одной целой кости. Пока маленькие зрители, среди которых не было ни врачей, ни акробатов, не успели понять, что же произошло.

– Веревочку порвали, – жалостно загундосил он, задрав голову кверху и тыча пальцем в сторону обрывков каната.

Хэсситай издал сухой хрип и вновь задохнулся.

– Подумаешь, – пренебрежительно заявил Байхин, – у меня лучше веревочка есть – вот!

И с этими словами он выдернул пояс из штанов и победно воздел его кверху. Штаны поползли вниз. Байхин триумфально встряхнул поясом, и над зрителями пронесся долгожданный смешок. Хэсситай тихо застонал. Врач зажал рот ладонями, не смея рассмеяться и не в силах сдержать хихиканье – он был и вправду смешон, этот бесштанный триумфатор.

Байхин наконец-то заметил, какой предательский фокус выкинули его штаны, конфузливо охнул, подхватил их и убежал в алтарную, провожаемый радостным хохотом.

Едва ступив за панели, он пошатнулся. Из-под грима проступила отечная бледность. Грудь при каждом вдохе перекашивалась, и воздух с влажным клекотом натужно выползал из глотки. Идти Байхин уже не мог – но он все еще стоял, и это было настолько жутко, что ни врач, ни Хэсситай не посмели протянуть к нему руки, чтобы подхватить, когда он упадет.

– Они… смеялись? – выдохнул Байхин.

На долю мгновения врачу померещилось, что Байхин мертв: ведь разве только мертвый не услышит, каким гулким эхом перекатывается хохот под сводами часовни. Но помрачение потустороннего кошмара тут же сменилось горестным ужасом, едва только лекарь разглядел в полумраке алтарной тонкие струйки крови, стекающие из ушей Байхина по неестественно напряженной шее.

– Они… смеялись? – требовательно прошелестел Байхин одними губами, не отрывая взгляда от лица Хэсситая.

– Да, – ответил Хэсситай, двигая губами с преувеличенной отчетливостью.

Байхин снова качнулся, словно собираясь шагнуть, и тяжело и медленно, как выплеснутый из ковша расплавленный свинец, рухнул на пол. Руки и ноги его вывернулись под совершенно немыслимым углом. Меж панелей пробивалась узкая полоска света, наискось пересекающая сизый дымок алтарных благовоний, словно над Байхином взметнулось золоченое погребальное покрывало. И внезапно золотой отблеск угас.

В просвет между панелями просунулось улыбающееся личико. То ли эта девчушка была посмелее прочих, то ли не утерпела, то ли другие дети ее подначили пойти да поглядеть… да какая разница, отчего малышка сорвалась со своего места и побежала к алтарной? Может, просто спасибо сказать хотела… теперь это уже не важно, потому что теперь все стало окончательно бессмысленно. Она уже увидела распластанное на полу тело… а Байхин еще жив – и последним, что он услышит в жизни, будет крик ужаса… и он умрет, зная, что умирает напрасно… великий киэн, настоящий мастер, который доиграет представление до конца и лишь потом упадет замертво… напрасно, тысячу раз напрасно… Но вместо испуганного вопля в тишину алтарной ворвался звук настолько неуместный, что даже врач очнулся от тупого отчаяния и с недоумением оглянулся вокруг: да кто посмел столь кощунственно насмехаться над умирающим? Причудилось, не иначе… да нет, где там причудилось! Звук повторился: смачный храп, наглый и беззаботный. Неужели Хэсситай… нет, не Хэсситай – его рот приоткрыт от изумления и звуки издавать не способен. Врач осторожно посунулся к Байхину – и замер, не в силах отпрянуть.

Храпел именно Байхин. Громогласно, с присвистом, причмокивая и шлепая губами: “хр-р… плюх-плюх-плюх… хр-р-р… плюх-плюх-плюх…” Внезапно сосредоточенная гармония храпа нарушилась звонким жужжанием… возобновилась… снова прервалась… Байхин повел плечом, словно отмахиваясь во сне от нахальной пчелы, и снова возмущенно захрапел… вновь зажужжал… перекатился на бок, дрыгнув ногой… Храп и жужжание сплелись в причудливый ритм – сначала не очень отчетливый, но вскоре уже несомненный… А потом врач едва не рухнул бок о бок с Байхином, ибо виртуозное сплетение всхрапываний и жужжания явственно сложилось в мелодию старой потешной песенки “Мышка кошку изловила”. Байхин выхрапывал мотив и отмахивался от воображаемой пчелы, словно твердо решил нипочем не просыпаться назло всем пчелам мироздания.

Девочка схватила себя руками за щеки от изумления и восторга, ахнула и расхохоталась.

И тут Хэсситай резко выпрямился, словно ее смех ударил его промеж лопаток, отстранил оцепеневшего врача, опустился на колени рядом с Байхином и положил ему руки на плечи.

Лекарь тоненько взвизгнул – очевидно, решил, что Хэсситай спятил с горя. Ну и пусть думает, что хочет, – наплевать! Ему ведь неоткуда знать, что смех этой девчонки действительно ударил его в спину – ударил силой! Силой его магии, только в минуты смеха ему и доступной… ударил последним взрывом надежды, которую он не может, не смеет обмануть… силой, на краткое мгновение отбросившей горе и страх… вот пусть они и остаются в том дальнем углу разума, куда их отшвырнуло, – нет у него сейчас права горевать и страшиться… есть только это мгновение, и Хэсситай не вправе его упустить… и не упустит… под его руками раздался хлюпающий щелчок… потом еще один… и Хэсситай запрокинул голову и оглушительно расхохотался, заглушая отвратительный звук воссоединяющихся костей.

Девочка снова засмеялась, посчитав увиденное за продолжение шутки, и убежала обратно в часовню, свято убежденная, что представление вот-вот продолжится. Врач не заметил, когда она исчезла. Он смотрел на обоих киэн, мысленно повторяя то и дело, что сходит с ума. По обнаженной спине Хэсситая пот тек ручьем – но плечи его сотрясались от ликующего хохота. Смеяться над телом умирающего ученика… позвольте, а кто тут умирающий? Куда только подевался клокочущий хрип разорванных легких… вот и кровь из ушей перестала течь… кожа порозовела… Байхин открыл глаза, улыбнулся осмысленной ясной улыбкой, пошевелился и приподнялся, опираясь на локоть.

– Но… как… он ведь… – жалко просипел врач.