Захват Московии - Михаил Гиголашвили

…Незаметно прошло много времени, несколько часов. Мне было интересно писать. Правильно говорят: писатель — это чайник, в котором кипятятся впечатления, добавляется крепкая особая заварка личности — и чай готов!.. И чем заварка крепче, тем чай лучше. Помнится, Вы говорили на занятиях по лексике, что витать в эмпиреях, реять в облаках, заглядывать на седьмое небо, нацеплять розовые очки могут себе позволить поэты, словесные акробаты, а прозаики, как жуки, должны рыть землю, буриться сквозь трупный гной и гнойный труп, потому что каждому своё, jedem das Seine: прозаики строят вечность, а поэты гоняются за мигами, вспышками секунд, из которых, впрочем, вечность и состоит. Но как приятно быть дрессировщиком слови не бояться входить в клетку с фонемами! А этому учит чтение. Кто не читает, тот не мыслит, а кто не мыслит, тот не пишет. И когда я начал учить китайский, я понял, какой я счастливый, что у меня есть буквы, а не эти пугающе острые, чуждые, мрачные, хищные, скрытные иероглифы, на которые было так страшно смотреть, что я перестал ходить на лекции доктора Ли с третьей попытки…

Я иногда отрывался от дневника, чтобы осмотреть стены, пол, доски, прислушаться к коридору, но там было тихо, только иногда долетали слоги, какие-то движения, скрежет ключа в замках, звон решётки, отделявшей подвал от лестницы… Потом мысли уходили обратно в дневник, прорастали в него. Да, правы те, кто говорит, что с прозой никогда не скучно, ничего не страшно и жить всегда весело — она всё время с тобой, невидимая работа идёт: всплывают червячные ходы и змеиные переходы, вспыхивают детальки, гомонят слова, можно с головой зарыться в корни или поспорить с глаголами, поворошить податливые суффиксы, поиграть с приставками, подёргать за хвост окончания…

А сколько свободы в русском языке!.. У нас, немцев, на всё регламент, у французов — на всё запрет, ан гличанин только шипит и морщится, а русский человек великодушен, и язык его ничего не боится, потому что его язык широк, глубок, высок, снисходителен, по-женски податлив для носителя, но по-мужски неприступен для чужака… И в этой свободе — суть величия души бескрайнего народа!

Пару раз заглядывал добрый Саня, справлялся, как дела, сменил воду в ведре — выпустил старую в другое вед ро и принёс свежую, хотя и предупредил, что в Москве воду из-под крана ни в коем случае пить нельзя — отравишься.

— Знаю. 46 кило на персону… А зачем тут ведро?

— Не знаю. Для мусульман…

Я не успел удивиться — что за геноцид? — как он позвал меня:

— Тебе надо по делу?.. Пошли, сведу в наше офицерское очко, — и проводил меня до туалета, который был с бумагой и горячей водой, так что удалось почистить зубы и немного привести себя в порядок.

Я уже доканчивал описывать ужин у ветеранов, как дверь открылась и Саня немного виновато сказал:

— Фредя, тут человечек допроса ждёт. Пусть у тебя посидит, не возражаешь?

Опять червовечки! Но что сделать? Он завел в камеру морщинистого человека, у которого вид был испуган, а одежда не нова, сера, пыльна:

— Вот, тихий бомж…

Человек досадливо сгорбился:

— А вот без этого нельзя?.. Зачем сразу оскорблять, клички давать?.. Какой я бомж? У меня и квартира есть, и дети!..

Саня не стал спорить:

— За бродяжничество взяли. А бомж, бич — какая разница?

Слово «бомж» я помнил из наших практических занятий «Угадай профессию» — это по-немецки «Penner»… А что — «бич»? От «бить»?.. А, драчунок! Дерётся!

— А вы… кого бьёте? Соседей? Бич?

Человек невесело ковырялся в руках:

— Бич — это бывший интеллигентный человек. Глупость, конечно, — бывших не бывает…

О, это интересно! «Интеллигент»!.. Именно об этом слове Вы спорили с лектором Барыгиным и не нашли ему адекватов в европейских языках.

— Как понять — интеллигент? Я немного русский… Бабушка…

Бич мягко спросил:

— Вы не из Риги? — назвал себя: — Василий Маркович, учитель биологии на пенсии… — и начал объяснять, что такого понятия нигде нет, кроме России, и здесь тоже скоро не будет.

— Но что это? У нас есть Intellektuelle, hohe Stirne, интеллектуальцы, высокие лобы… умняги…лобовики… Есть Intelligenz… ну, это когда много знаешь… бакалавр, магистр… А в русском «интеллигент» — что? Успешный? — (Вдруг пришло слово из жлобского словарика.)

Василий Маркович замахал руками:

— Какое там «успешный»! Скорее наоборот! Как бы вам сказать?.. Тут многое вместе… Человек же должен в жизни не только на канализацию работать, верно?

— Наверно.

— А кто там работает-поработал? Вы?

Я угостил его пивом, и он, оживившись, стал говорить:

— Интеллигент — это тот, кто презирает удобства, может жить малым, не делать из еды культа, много знает, заботится о других… Всех понимает, всем хочет помочь, всех мирит, уважает книжные знания, сам книгочей…

— Чей? Книг?

Хоть и был ряд непонятных слов, но главное ясно — это хороший человек. Добрый человек. Не агрессивный.

Василий Маркович вернул мне пустую жестянку, и я, пряча её в мешок с мусором, не удержался, чтобы не спросить, как такой хороший человек, как он, попал в такое плохое место, как это?

Оказалось, он «не там» собирал пустые бутылки.

— Попрошачил? Не там — это как? А где — там? — я запутался в наречиях.

Выяснилось, не там собирал, где ему разрешено, там другие собирают.

— А что, ареалы?.. Revier?[103]

Он утвердительно качнул головой:

— Да, всё поделено — где кто собирает, нищенствует, таксует… Я как-то стал игнорировать это, и милиция меня пару раз предупредила. А я не понял. Вот теперь тут сижу… — (А, не понял!.. Это они не любят! Они любят, чтобы «понял»! Это я хорошо понял.) — За хулиганство хотят пустить… А какое ж это хулиганство — бутылки из урн собирать?.. Нет, говорят, расхищение народного имущества, посягательство… Да не от хорошей же жизни ж…

И он рассказал, что пенсии ему хватает только за свет-воду заплатить — «чтоб этим чубайсам пусто было!» — а за газ уже не тянет:

— Сын у меня погиб от инфаркта, дочь далеко, да и у самой не густо… Лечь и помирать?

— А как вы их?.. Бутылки? Их же трудно… тащить… таскать…

— В коляску детскую собираю, на улице нашёл… Мне стыдно было вначале. Сижу на скамейке и встать себя заставить не могу — стыд берёт… А потом ничего, привык… Главное — из урны быстро вытащить. А потом сунул в коляску — и иди себе, кто знает, что там под одеяльцем… А что будешь делать?

Я полностью его понимал — сам вчера сидел на улице у закрытого ларька и не знал, что делать, как встать и куда идти. И еще подумал: если хочешь понять людей, надо, чтобы и с тобой приключилось какое-нибудь горе-злосчастие. И чем сильнее — тем лучше! Недаром один писатель год сидел, как нищий, на Мариенплац в Мюнхене, а потом роман написал, «Снизу», «Von unten».

Заглянувшего Саню я попросил еще раз сходить в ларёк: пришла пора второго завтрака. Он не возражал, уточнил, что брать, и быстро вернулся с покупками.

Мы с Василием Марковичем разделили пополам порцию чего-то, что называлась «шаурма», запили пивом, причем он признался, что сейчас все ругают интеллигенцию: она-де Россию до революций довела, а сама — в кусты, что она многомудрствовать любит, умничать, всё усложнять, во всём сомневаться, всё начинать словами «не всё так просто», что они беспомощные бездельники, и щепетильны не по делу, и кичливы, и вся их скромность — от бедности, а дай им палец — руку откусят тихой сапой…

(Я половины слов не понимал, но было ясно, что сейчас этим хорошим людям грозит кирдум. И что это — тихая сапа?.. Зверулька? Где живёт, чем кормится? В норе сопит, лежит, спит?)

Он осторожно отряхнул крошки, закончил:

— Может, что и так. А мне жаль, что больше не будет таких людей. Кто будет людей жалеть, учить?

А я вдруг увидел слезу в его глазу, что всполошило, и я поспешил увести разговор в другое поле зрения — спросил, чем Василий Маркович занимался до пенсии. Оказывается, он всегда хотел быть биологом — еще его отец, ветеринар, говорил, что звери куда нравственнее людей: не курят, не пьют алкоголь, не играют в азартные игры, не прелюбодействуют день и ночь, умеренны в питье и еде (тучный зверь — добыча для хищника), не лгут, не кривят душой, а убивают только из необходимости… — на что я ответил, что это вина бога, а не зверей, что им приходится убивать:

— Не мог, что ли бы, другую систему бы… инсталлировать?

Он согласился и от себя добавил, что мир хищника жесток, но без злого умысла:

— Злые умыслы — только у людей. Где мысли — там и умыслы. Как только в хомо сапиенс превратились — тут же начали убивать друг друга в массовом порядке. Где такое видано, чтобы стадо жирафов шло войной на стадо бегемотов?..

— Нет, нигде видано такое.

Отслужив на флоте, он поступил на факультет океанологии, но из-за травмы спины на практике пошёл в учители и всю жизнь преподавал в школе биологию. А кличку имел Океанчик, потому что всегда интересовался океаном и считал (и считает), что деньги надо вкладывать не в бессмысленный пустой космос, а в Мировой океан: