Круиз Розовая мечта - Мила Бояджиева

"Жигули" изрядно барахлили - не срабатывало зажигание, заклинивало педаль сцепления, на передних колесах болтались тормозные колодки. Но машина могла набирать скорость, что было самым главным, и он даже не стал сетовать на себя за неразборчивость.

Свет в пентхаузе погас, Мститель выехал на шоссе. Он знал, что должен караулить несущийся по Москве свадебный кортеж.

С малой дорожки у Первой Фрунзенской было хорошо видно промчавшуюся мимо "Чайку" с золотыми кольцами на крыше - именно такая зарулила вечером во двор Арчила. Маршрут движения "молодоженов" был ясен - они решили провести брачную ночь в Молчановке.

Мститель с предельной ясностью представлял себе план дальнейших действий, будто в его мозгу светилась карта Москвы, наподобие той, что находится в оперативном отделе МУРа. Срезав большой участок за кольцевой дорогой, ему удалось опередить кортеж. И тогда, выехав на шоссе, "Жигули" двинулись обратно к городу. Мститель почувствовал электрический разряд, пронзивший его тело, а затем разглядел яркие фары идущих навстречу автомобилей. Ни тени сомнения не смутило его решимость - нога до предела отжала педаль газа. Он отключил освещение, темный автомобиль несся вперед. Он ловко избежал столкновение в "Волгой" такси и на полном ходу врезался в мчащуюся на предельной скорости "Чайку".

Это были короткие мгновения, которые для Мстителя превратились в вечность. Мощный залп, ослепительный всполох полного, разрывающего сердце счастья. На грани света и последней тьмы витала, венчая Мстителя, охапка восхитительных камелий...

И ещё какая-то отдаленная, смутная догадка, на которую уже никогда не найти ответа: а может, в этом последнем мгновении и заключался смысл его жизни - тот непостижимый замысел, которым руководил Создатель?

Глава 44

Моя подруга Ассоль выглядит потрясающе. На "зеленый лимон", как утверждает она сама, имея в виду миллион баксов. Великолепная, несокрушимая самоуверенность.

Я вижу её в крошечном бирюзовом бюстгальтере и юбке из пестрого индонезийского батика - куска легкой ткани, схваченного узлом на бедре. Средиземноморский бриз вздымает расписанный бабочками подол, заламывает поля соломенной шляпы, подхватывая мягкие золотистые кудри. Прижав к голове приобретенный в африканской деревушке головной убор, Аська смеется. А за её спиной, за синевой морской глади, щедро украшенной белыми барашками, покачивается полоска каннского берега с едва различимыми в зелени садов виллами и крошечными суденышками у частных причалов.

В одном из них мы зафрахтовали на неделю "Эстрелью", что по-испански означает "Звезда". "Эстрелья" далеко не самая крупная яхта, зато, на мой взгляд, самая красивая. Темное полированное дерево, сплошь покрывающее палубную часть белого суденышка, начищенная, горящая на солнце латунь, и легкие, наполненные ветром паруса навевают легкие мечты о дальних странствиях - тех забавных, полных открытий и приключений, о которых взахлеб читалось в детстве, с ангиной и градусником под мышкой среди снежных завалом московской зимы.

У нас три человека команды и вольный маршрут, готовый измениться по капризу любого из путешественников. Но никто не рвется к туристическим приключениями не ждет от путешествия ничего, кроме того, что у нас уже есть - благодушного, полного созерцательной лени покоя. Правда, беззаботное веселье и невозмутимое спокойствие члены нашей маленькой компании усердно наигрывают. Внимательно приглядываясь ко мне, они ждут того дня, когда я, наконец, встряхнусь, прямо посмотрю им в глаза и объявлю: "Хватит, дорогие мои! Я в полном порядке, я такая же, как вы - сильная, благоразумная, великодушная. Я способна выслушать и понять все".

Два месяца, проведенные в клинике нервных болезней, вернули мою "поехавшую крышу" на место. Бывшие коллеги старались сделать все, чтобы деликатно, неоперативным путем вытащить из моего сознания ядовитое жало воспоминаний. Все случившееся в начале лета, теперь выглядело мне сквозь мягкую пелену, не причиняя острую боль. Не теряя логической нити, не проваливаясь в омуты хаоса и мрака, я могла размышлять о пережитом. Ко мне вернулся дар речи.

После того, как я начала говорить, Вадик Дроздов - мой лечащий врач, бывший однокурсник и поклонник, заявил: "А теперь доктор Баташова расскажет нам, как все это называется и какие ошибки допущены в проведении лечения". Глаза у него были настороженные и в то же время - насмешливые, как у взрослого, следящего за делающим первые шаги ребенком.

- Прежде всего, могу сообщить, что гипотеза о психической неполноценности всех психиатров ещё раз подтверждена. Я и ты, Вадим, блестящее тому доказательство.

- Польщен. Рад оказаться в прекрасной компании... А что ты, собственно, обнаружила у меня кроме незаурядного чувства юмора и чрезмерного добродушия?

- Манию величия! И патологическое легкомыслие. Нельзя гарантировать "полнейшее выздоровление" таким как я. Тем более, применяя более чем мягкую терапию. Я контролировала, естественно, все уколы и проглоченные таблетки.

- Так я же велел сестрам подменять упаковки. И ненавязчиво проводил курс внушения... Помнишь, как мы сбежали с тобой на фестивальный просмотр в Лужники? Ты-то сама ушла с немецкой кинокомедии, а мне посоветовала досидеть до конца. поскольку фильм - "сплошная эротика". Ха! - Вадик покачал головой. - Я досидел. И потом ещё долго был уверен, что женщина в кружевном бюстгальтере, по ошибке открывшая дверь продавцу пылесосов, и мужчина, выскочивший в одних трусах на автобусную остановку, - это и есть эротика.

- У меня всегда был незаурядный дар внушения и, как оказалось недавно, ясновидения. Кроме того, процессы торможения в моей подкорке носят обратимый характер. Можешь не прислушиваться - речь восстановилась полностью и заикаться я не собираюсь. Вадим глянул весьма настороженно. Он опасался, что установленная им "блокировка" болевых точек сознания не выдержит напора внезапно вернувшейся памяти и вернув свое прошлое, я погружусь в депрессию.

Я не стала сообщать Вадиму, что уже неделю, прежде чем продемонстрировать ему восстановленную речь, нашептывала ночами любимые стихи. Вначале школьные, совсем безобидные, потом - взрослее и серьезнее. Огненной точкой, к которой нельзя было прикасаться, светились строки Бродского. Я потихоньку подкралась к ним и прочла:

Один раз, два, три...

А потом прошептала то, что словно бомбу с часовым механизмом так долго носила в себе: "Я за тебя боюсь, я на тебя молюсь...

И больше ничего... Прощай..."

Меня отдали Сергею, заручившись обещанием, что через день он увезет меня на юг Франции, где сентябрь такой золотой и "лето" настолько бабье, как только может пожелать самый потерянный в ледяных лабиринтах тоски псих.

По дороге в Сен-Тропез Сергей осторожно готовил меня к сюрпризу, пододвигая к чашечке чисто символического кофе таблетку успокоительного, рекомендованного Вадиком. Серж стал моим доктором и отцом, отлично справляясь с этими обязанностями. Все лето он регулярно проводил вечера и свободные дни на даче с моей мамой и Соней, вернувшейся в конце августа в свою английскую школу. Дочь навещала меня в больнице, приносила письма от Питчемов, которые сама переводила, и много рассказывала о музыкальных успехах Шани. А мама с удовольствием описывала хозяйственные успехи Сергея, с которым крепко подружилась. Зденка не могла не оценить заботу зятя о её дочери, особенно после всего, что случилось.

Сергей повез меня в Сен-Тропез, где один из его друзей купил особняк, чтобы поселиться там с молодой женой. Надо сказать, он не очень изящно "темнил", стараясь потихоньку подвести меня к сюрпризу. Все намекал, что в общем-то друг очень старый, но и жена не слишком молодая. Хотя друг не всегда был таковым, а жена его, хоть и не девочка, но совсем "свеженькая". Короче, медовый месяц этой парочки едва начался.

Очевидно, Сергей навещал друга не первый раз - уж очень уверенно он вел взятый напрокат "рено" вдоль побережья, а затем стал ловко вертеться в тенистых проездах среди окруженных дворцовыми оградами частных владений. Время шло к полудню и солнце настолько припекало, что местные жители предпочитали отсиживаться у собственных бассейнов в компании прохладительных напитков и любимых собак. Изредка нам попадались полуголые велосипедисты, обвязавшие снятыми майками потные поясницы, и стайки подростков на роликах, скатывающиеся в сопровождении оглушительных магнитофонных воплей к набережной.

Сергей затормозил в тени огромного клена, стоящего у чугунных, увитых розами, ворот.

- Тебе не жарко, детка?

- Нечего смотреть так подозрительно. Кондиционер работает отлично и мозги у меня не расплавились. Если ты собираешься представить меня Катрин Денев или самому Депардье - в обморок не рухну.

- Тогда вперед, Слава! - Он просигналил, ворота открылись.

По дорожке серого гравия, обсаженной серебристыми елями и оливковыми деревьями, мы подъехали к изумрудно-зеленой лужайке перед домом из светлого камня и мрамора. По лестнице виллы навстречу нам спускалась знакомая пара. Прижавшись к Аркадию, Ассоль в свободной руке изящно держала букет белых лилий, усиливая сходство со свадебной фотографией. Ее свободное платье из кремовых кружев ручной вязки и светлый костюм Аркадия так и просились на страницы светской хроники.