Сокровища короля - Элизабет Чедвик

Смутно, испытывая страшные муки, она почувствовала, как Роберт вскочил на ноги и в панике стал громко звать Элфвен. В его голосе больше не слышалось снисходительности и самодовольства. Стремительно поднимаясь с лавки, он опрокинул чаши с вином. Колени Мириэл обожгла холодная красная жидкость, которая, просачиваясь сквозь ткань ее платья, сливалась с горячей струей хлынувших из нее околоплодных вод и крови. Огонь и вода. Она тонула и горела одновременно, а тот единственный, кто мог бы ее спасти, был мертв.

– У госпожи Уиллоби слишком узкий таз, головка ребенка не проходит, – сообщила Роберту старшая повитуха, выходя из помещения, где рожала Мириэл. Тот беспокойно мерил шагами комнату. Женщина нервно всплеснула руками. – Медлить больше нельзя, иначе они оба погибнут.

Роберт подавил в себе порыв схватить повитуху за горло, прижать ее к стене и встряхнуть.

– Так действуйте, – процедил он сквозь зубы.

Мириэл рожала уже почти два дня. Некоторое время назад она прекратила кричать, потому что у нее пропал голос. Роберт не знал, что хуже: страдальческие вопли или тишина. По крайней мере, пока она кричала, он знал, что у нее еще есть силы. Он стиснул кулаки, надеясь, что Николас де Кан горит в аду, но потом решил, что лучше бы этот негодяй оставался жив, дабы можно было придумать для него более жестокую смерть.

Повитуха ждала, ломая руки, переминаясь с ноги на ногу, будто ей нестерпимо хотелось по нужде.

– Что еще? – вспылил Роберт.

– Дело в том, что мы можем спасти только кого-то одного: либо вашу жену, либо ребенка, – объяснила она. – Хоть она и не доносила младенца, у него есть все шансы на выживание-Роберт посмотрел в испуганное, побелевшее лицо женщины. Для него выбор был однозначен.

– Пусть умрет младенец, – ответил он не раздумывая. Последнее слово было окрашено гневным торжеством. Отныне ни сеятель, ни его семя не будут досаждать ему.

Повитуха прикусила губу:

– Вы уверены в своем решении? После столь тяжелых родов маловероятно, что она сумеет подарить вам другое дитя.

Повитуха даже не подозревала, сколько иронии содержалось в ее замечании. Роберт невесело хохотнул, и женщина в страхе и омерзении отпрянула от него.

– Мне это не важно, – заявил он. – Только неуверенный в себе человек нуждается в наследнике, чтобы ощущать свою значимость. Иди и спасай мою жену.

Женщина сглотнула слюну:

– Я сделаю все, что от меня зависит, господин Уиллоби, но обещать ничего не могу: роды очень тяжелые. Возможно, Господь пожелает забрать их обоих.

Роберт сузил глаза до щелок:

– Если моя жена умрет, госпожа повитуха, клянусь всем, что свято на земле, ты больше никогда не сможешь пользовать – ни здесь, ни в любом другом городе.

Повитуха смело посмотрела ему в лицо, хотя сама дрожала всем телом.

– Я постараюсь спасти вашу жену, потому что это мой долг, а не из страха перед вашими угрозами, высказанными в состоянии нервного возбуждения, – с достоинством ответила она и тут же ретировалась в комнату роженицы, юркнула туда, словно кролик в свой садок, чудом избегнувший хищной пасти горностая.

Роберт выругался. Беспомощность и зависимость были ему ненавистны. Он всегда, всю свою жизнь, добивался того, что хотел. Его упорство и настойчивость неизменно вознаграждались, даже если на первых порах предмет его устремлений оставался вне досягаемости. Он обладал богатством и влиянием, владел домами в лучших кварталах Ноттингема и Линкольна, имел молодую энергичную жену, которая утроила его состояние… и затем погубила, изменив ему с молодым мужчиной. Теперь она и вовсе грозит оставить его ни с чем, а он беспомощен, как соломинка на ветру. Собственное бессилие приводило его в ярость. Устроить чью-то смерть проще простого: отсыпал серебра – и готово. А вот жизнь за деньги не купишь.

Чудовищная, варварская боль не прекращалась ни на мгновение. И даже когда Мириэл потеряла терпение и уже была не в силах сопротивляться, эта боль продолжала терзать ее, словно терьер, мертвой хваткой вцепившийся в крысу. Повитуха с помощницей подбадривали ее, заставляли пить какое-то зелье, растирали ей живот душистыми маслами, распустили ее волосы – коса якобы привязывала ребенка к чреву. Все тщетно. В какой-то момент Мириэл поняла, что умирает, и, как ни странно, обрадовалась, желая, Чтобы смерть наступила как можно скорее.

Потом ей показалось, что она и впрямь умерла, ибо она вдруг высвободилась из телесной оболочки и, словно пушинка, вознеслась вверх. Боль исчезла. С высоты она смотрела на собственное тело. Оно лежало на кровати, над ним склонились повитухи. Женщины тихо переговаривались между собой. Она услышала, как одна из них сказала, что Бог сжалился над ней. И хотя боли она больше не чувствовала, крови было много. Потом она увидела ребенка, вернее, то, что осталось от него. К горлу подступил крик, но голоса не было. Она попыталась унестись прочь, но стала не удаляться, а, напротив, все ближе и ближе подплывала к своему телу. Ее обволокла темнота, и все существо вновь внезапно захлестнула огромная красная лавина боли. Чьи-то руки прижали ее к кровати, в зубы уперся край чаши.

– Все хорошо, милая, теперь все кончено, – успокаивал ее чей-то ласковый голос. – Выпей, сразу легче станет.

Саднящее горло обожгла горькая жидкость. Мириэл поперхнулась и сделала глотательное движение.

– Мой ребенок, – едва выговорила она.

– Шш, теперь поспи. – Добрая рука по-матерински поглаживала ее лоб.

Она хотела сбросить ладонь женщины, но сил не было. Все члены словно налились свинцом, малейшее движение – и пах обжигало огнем.

– Он умер, да? – Глупый вопрос, ибо ответ на него она знала еще до того, как заметила искру сострадания в глазах повитухи.

– Не думай об этом, милая, просто отдыхай. Ты измучена, – тихо сказала повитуха.

Как же не думать? Или они считают ее сумасшедшей, полагают, она не понимает, что они раздавили череп младенцу, дабы он протиснулся из ее чрева по суженному родовому каналу? Николас утонул, его дитя… их дитя погибло.

– Лучше бы вы позволили умереть мне, а не невинному младенцу, – прошептала она.

– Мы не имели права, госпожа. Так решил ваш муж.

– Его следовало спрашивать в последнюю очередь, – задыхаясь, выговорила Мириэл.

Повитуха продолжала убирать с ее лба мокрые рыжевато-каштановые пряди.

– Он очень тебя любит, госпожа. – Ее увещевающий тон лишь усугубил в Мириэл чувство опустошенности.

– Он любит себя, – сказала она и отвернулась к стене.

Ставни на верхнем этаже в доме Мартина Вудкока были распахнуты, впуская в комнату свет солнечного утра и шум причала. Магдалена, красная, с искаженными от потуг чертами, издала громкий стон и, тяжело отдуваясь, обмякла на кровати.