Сафари - Артур Гайе

Тихое журчание нарушило безмолвие, затем оно постепенно перешло в плеск и ропот струй — между бамбуками и дикими бананами протекал ручей. Ха-Хатакоступил в воду. Освежающий поток омыл его израненные ноги; затем он стер со лба капли пота и торопливо напился из горсти.

Он стоял, переводя дух. Вдруг в серебристо-серой листве гигантского дерева послышалось странное, постепенно усиливающееся жужжание. Хатако, прислушиваясь, поднял голову. В сумеречном воздухе леса неслись звуки многоголосого пения…

Хатако сделал неосторожное движение — и сразу в ветвях дерева возникли шум и возня. Он узнал певцов девственного леса: это были большие черные обезьяны, за спинами которых от плеч и до хвоста при каждом прыжке развевались, как шелковые знамена, длинные белоснежные гривы волос.

Крик белого ястреба звонко прозвенел в вечернем небе. Одинокий путник встрепенулся, бросился через ручей и снова зашагал в сгущавшейся тьме леса.

Он нетерпеливо вглядывался в окружающий мрак. Наконец между стволами деревьев замелькали светло-серые пятна. Он дошел до опушки леса. Когда он вышел на открытое место, в небе зажигались первые звезды.

Откос, по которому он спускался широким шагом, порос высокой жесткой травой. Когда скат стал менее крут, он бросился вниз бегом. Высокие стебли хлестали его по лицу, время от времени натыкаясь разодранными в кровь ногами на камень, он издавал короткий стон. Вскоре пот градом покатился по его измученному телу, дыхание перешло в прерывистый хрип, бедра и икры онемели и отяжелели, как если бы они вместо крови налились свинцом. Но напряженная, как лук охотника, воля по-прежнему гнала его вперед.

Мимо него, как во сне, скользили окутанные тьмой деревья и кусты; вспугнутые ночные ласточки вылетели из-под его ног. Воздух дрожал от пронзительного пения цикад; глухо кричали совы, издалека доносился собачий лай.

Прохладный ветерок повеял с горных вершин и вдохнул новые силы в неутомимого путника. Он ускорил шаги. Сероватые поля, тенистые насаждения бананов, огни, тихо пылавшие около черных хижин, выплывали у краев дороги и снова тонули во мраке ночи.

У Хатако заплетались ноги, он спотыкался, голова кружилась, кровь громко стучала в висках и застилала красным туманом взгляд, которым он с мучительным усилием старался пронзить ночной мрак.

Снова блеснул огонек. Нет, два… Нет, десять… сто…

Он был в кольце пылающих огней!

В диком страхе впившись в землю пальцами рук и ног, он задыхался, его спина судорожно изгибалась в борьбе с неведомым врагом.

Сдерживая в груди хрип, он прислушался: из окутанных мраком банановых лесов доносился глухой, страшный рев — сигналы, звуки рогов… Мели сзывал свои полчища в бой! Но и усталого путника, свалившегося в пыль дороги, звуки эти призывали к последней борьбе.

Сжав зубы, он поднялся на колени, свалился, снова поднялся, поднял узел и, спотыкаясь, пошел дальше. Снова заревели трубы. Собаки ответили лаем. Впереди вспыхивали красные огни. Они все приближались, и вскоре за черными крышами хижин показались белые стены крепости.

Подгоняемый яростной волей, Хатако шел неверными шагами. Вдоль дороги тянулось просяное поле. Вдруг из него вынырнули темные фигуры и вышли на дорогу. Они остановились и окликнули его. Он продолжал идти, вперив взгляд горящих глаз в белые стены.

— Хей, кто ты? Стой!

К нему подскочил мужчина с фонарем, осветил его лицо и вскрикнул:

— Держи его! Это тот самый аскари, который привязал меня к дереву!

Они подняли страшный рев и набросились на него, дубиной сбив с его головы тюк. Он бросился на землю, вырвал ружье из развязавшегося узла, поднимаясь, взвел курок и, выстрелив в нападающих, бросился бежать. Они с воем помчались вдогонку. Хатако несся огромными прыжками по улицам деревни. Люди с криками рассыпались во все стороны, завидя дикую погоню. Собаки с лаем кидались на них, чей-то удар отшвырнул к стене дома старика, остановившегося посреди дороги. Хатако стремительно бежал вперед. Крики преследователей постепенно смолкли.

— Нани ве? (Кто идет?) — окрикнул его часовой. Он внимательно оглядел вынырнувшего из мрака ночи человека. Свет фонаря осветил искаженное лицо, судорожно раскрывающийся рот и широко открытые, налитые кровью глаза.

— Стой! — снова закричал постовой и поднял ружье.

Прибежавший со стоном навалился на флагшток и крепко охватил его, шатаясь, задыхаясь, хрипя…

— О, аллах! Это ты, Хатако? Что ты говоришь?

В ответ послышалось невнятное бормотание.

Звонкий голос крикнул через плац:

— Постовой, что это были за выстрелы? Кто это такой?

К ним подошел офицер.

Хатако отпустил флагшток и выпрямился.

— Аскари Хатако, бана полковник! Король Меливадшагга… Они наступают… Скорее тревогу, бана пол… бана полков…

Он застонал, как умирающий зверь, вскинул руки и упал без чувств.

IX

Медленные, протяжные звуки зори поплыли над лагерем. Стены гулко повторили звуки труб и отбросили их дальше во мрак ночи. Эхо ответило из темных долин и озаренных кострами высот… Но оттуда раздавался также и другой ответ — глухой, протяжный рев рогов. Их мощные голоса ревели из бесконечных глубин банановых лесов, как хор кровожадных, притаившихся во мраке хищников. Волны этих звуков наполнили ночь, ворвались через белевшие в свете звезд толстые стены крепости и проникли в маленькую комнату лазарета, освещенную тусклым красноватым светом ночной лампы.

На одной из деревянных коек больной зашевелился и приподнялся. Громко зевая, он вытягивал руки, тер глаза и в полусне с изумлением оглядывался кругом. Он хрипло откашливался, со стоном пошевелил онемевшими ногами, ощупал ступни, горевшие огнем, повязки на пальцах и, недоумевая, посмотрел на соседнюю койку. На ней лежал человек с плотной белой повязкой на голове и крепко спал. В комнате было жарко и сильно пахло лекарствами. Проснувшийся вытянул голову и попытался рассмотреть черты раненого. Из коридора просунулась в дверь чья-то голова.

— Это ты, Хатако? Лежи, ты не должен вставать, пока тебя не осмотрит штабной врач! Я сейчас его позову…

— Э, Фарзи, постой! — крикнул ему Хатако.

— Ну, в чем дело?

— Почему я здесь лежу? У меня такая тяжелая голова… Дай мне воды, я хочу пить! Я долго спал?

Санитар рассмеялся.

— Да, почти двадцать четыре часа, как собака, побывавшая на охоте!

Хатако оторвал губы от сосуда, из которого пил жадными глотками, и уставился на товарища.

— Двадцать четыре часа? А-а… Вадшагга? Они не пришли?