Волчья шкура - Ганс Леберт

Вахмистр Хабихт, съежившись, сидел позади водителя, и через его широкое плечо глядел на дорогу. Смешанное чувство, с которым он в пятницу получал награду и с которым еще сегодня утром выехал из города, по мере приближения к Тиши мало-помалу перерастало в глухой безысходный страх.

— Ну, что у нас нового? — спросил он и, казалось, в ту же секунду услышал ответ, услышал прежде, чем шофер успел открыть рот.

— Ничего особенного. В «Грозди» был бал. И снег опять выпал.

В бороздах и ямах справа и слева от дороги еще лежал свеянный ветром снег. При сумеречном свете, под пасмурным, угрюмым небом это напоминало разбросанные по земле кости гигантского скелета. А на хребтах Малой и Большой Кабаньей горы (черный бык, а дальше слева черный кабан) встрепанная щетина топорщилась и врастала в облака. Вахмистру Хабихту вдруг почудилось, что он впервые приехал в эти края и сегодня впервые увидел все это: пашни… горы… снежный скелет. Неожиданно его охватило чувство, которое он словно бы уже испытал однажды, что его всего оплело корнями, как будто он давно лежит в могиле.

Он слышал, как позади него спорили два лесоруба. Темой спора был, конечно, «мужицкий страх», о котором говорил Хабергейер.

— Чепуха все это! Надувательство! — утверждал один. — Мне думается, они хотят что-то скрыть.

Дорога подымалась в гору п делала крутые виражи, за поворотом справа возник хутор, серый четырехугольник, который, казалось, крутился вокруг своей оси и с мужицкой хитрецой выглядывал из-за громадной навозной кучи. Потом мост и остановка «Лесопильня». Автобус остановился. Слышно было, как журчит ручей. Большинство пассажиров сошли здесь. И только один сел в автобус — егерь Хабергейер. Сначала появилась его борода, потом он вошел, и борода уже развевалась над головами сидящих.

— Доброго здоровья!

— Доброго здоровья! Садись сюда! — сказал Хабихт.

Хабергейер сел рядом с ним, и автобус тронулся.

А Хабергейер (на ухо Хабихту):

— Слушай! Скажу тебе по секрету: я теперь убежден, что это был волк. Ну, а мужицкий страх, конечно же, тут как тут.

И вдруг лес; он обрушился на них с горы и ощупал автобус своими ветвями. Внезапный испуг, краткий ужас! А лес уже снова отступил назад, в собственную свою темноту. Шофер включил фары, и дорога, залитая ослепительно-белым светом, засвистела им навстречу. Слева хижина гончара, справа кирпичный завод — все уже полускрытое ночью. Хабихт настороженно глянул на склон горы и неожиданно ощутил высоту и крутизну глиняной стены как нечто страшное, готовое в любую минуту сорваться и обрушиться на него, словно удар судьбы. И еще (вдобавок ко всему): мелькающие за окном кусты, казалось, то и дело пытались надавать ему оплеух.

— Ты не читал в газете? — спросил он хриплым голосом. — Мне в пятницу дали орден.

Через минуту автобус затормозил у «Грозди», Хабергейер поздравил Хабихта и вылез, а Хабихт поехал дальше и сошел на Церковной площади; автобус развернулся и уехал. Вахмистр стоял — а тьма все сгущалась — и смотрел на медленно исчезающие вдали огоньки стоп-сигналов, смотрел остановившимся взглядом; так списанный на берег матрос смотрит на парус, исчезающий вдали. А когда — он еще не успел ничего понять — и шум мотора заглох вдалеке, на него навалилось чудовище, в десять раз более страшное после четырех дней в большом городе, — тишина.

Провести ночь наедине с этой тишиной, быть награжденным и все-таки изгнанным во тьму, смотреть в лицо фактам, о которых ты ничего знать не желаешь, ибо они никак но увязываются с твоим служебным мировоззрением… Настольная лампа, правда, еще горит, но зачем, спрашивается? Она освещает орден, который лежит здесь, чтобы на него пялились, только и всего. И Хабихт большими шагами — помощник жандарма Шобер дремлет рядом — ходит из угла в угол и размышляет. Иногда он останавливается у окна. Конечно, он ничего не видит, но зато чувствует. Он чувствует, что деревню, покинутый корабль, несет сквозь тьму, а кругом грохочет тишина, вырвавшаяся из своих собственных тенет. Что мне теперь делать? — думает он. — Такой орден обязывает! Все-таки что же мне делать? Хабергейер! Пунц Винцент! Господи помилуй! Как быть? Обязан я действовать или сидеть тихо? Он подходит к шкафу и открывает скрипучую дверцу. В среднем ящике бокового отделения лежат два пистолета и наручники. Те самые, что двадцать пятого января никак не хотели защелкнуться. Теперь-то они защелкнутся! Но на чьих запястьях? Вдруг он вспоминает о матросе, и опять ему чудится, что он лежит в могиле, опутанный корнями. Что замыслил этот непонятный человек там, на краю деревни? Выжидает, держа в руках все нити?

Черт побери!.. Тишина прижала к окну свою темную пасть, а потом взревела с новой силой. Стекла задребезжали. Хабихт заметался и спустил предохранитель на пистолете.

— Цыц!

Но его возглас застрял в усах, легкий ветерок застрял в живой изгороди; он направил дуло пистолета в окно и уже согнул палец на спусковом крючке. А тишина раззявила пасть, зевнула и высунула язык, длинный, как кишка. И вдруг Хабихт увидел кровавый след, что тянулся вкруг деревни, кровавый след, похожий на удавку палача, а потом, в миг просветления (молния выхватила из тьмы все сокрытое), далеко, на другом конце времени и пространства, в начале того, что зовется прошлым, в начале пашни, поросшей сорняком, увидел, как волк — на этот раз настоящий — исчезает в чащобе.

На следующее утро, вскоре после восьми, в караульню ворвался учитель. Постучав, он сразу же рванул дверь, вытаращенные глаза его явно свидетельствовали о том, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

— В чем дело? — спросил Хабихт.

А тот:

— lie знаю точно, но полагаю, что это надо проверить: несколько детей утверждают, будто возле печи для обжига кирпича встретили черта и он показал им свой хвост.

Хабихт спрятал в ящик стола орден, который он только что тщательно начистил и оглядел со всех сторон.

— Черт возьми! Какой еще хвост!

А учитель:

— Вот это-то мы и должны выяснить!

Хабихт запер ящик письменного стола, потом встал и застегнул ремень.

— Шобер! — крикнул он у двери соседней комнаты. — Ты слыхал, что говорит господин Лейтнер?

Явился помощник жандарма. Лицо у него было дурацкое.

— Нет. Ничего я не слыхал. Случилось что-нибудь?

Хабихт:

— Так вот. Садись на велосипед и езжай к печи для обжига кирпича, погляди, кто там шляется и не показывает ли что-нибудь.

Шобер уразумел не сразу. Переспросил:

— Показывает что-нибудь? А что он должен показывать?

Хабихт устало махнул рукой.

— Поторопись! — сказал он. — Я. выеду вслед за тобой.

Одновременно, как по команде, они вышли из караульни, и, покуда учитель, торопясь привести детей, быстрым спортивным шагом шел по дороге (так что люди выглядывали из дверей), а Шобер, торопясь добраться до печи, как бешеный крутил педали, Хабихт, ведя за руль свой велосипед, дошел до школы, чтобы допросить детей на месте.

Их было пятеро: трое мальчиков и две девочки. Ужас застыл в их глазенках.

— Какие же вы трусишки! — сказал учитель, — Берите пример с господина вахмистра, он ничего не боится.

Если бы ты, дурачина, мог заглянуть ко мне в душу! — подумал Хабихт и строго взглянул на детей.

— Итак, — сказал он, — вам встретился черт. И он вам что-то показывал.

Мальчики уставились в иол, девочки уставились в пол, все пятеро спрятали лица от Хабихта, у всех пятерых уши так и запылали.

А Хабихт (не надеясь вытянуть из ребятишек хоть одно разумное слово, а только чтобы выиграть время):

— Ну и какой он с виду? Рога у него есть?

Одна из девочек пошевелила губами:

— Черный и весь-весь волосатый, — сказала она.

А другая:

— Он сидел наверху, на откосе, и играл своим хвостом. Он был очень грустный!

— Как он был одет?

— Не знаю, — сказала девочка. — Он был весь засыпан листьями.

А один из мальчиков:

— Враки! Он был весь завален глиной. Он торчал из глины, как корень.

— Так у нас дело не пойдет, — сказал Хабихт.

— Да, так дело не пойдет, — повторил учитель.

— Он был черный, как гнилой корень, — сказал мальчик. — А глаза у него были совсем белые.

— Он с вами заговорил? — спросил учитель. — Сказал вам что-нибудь?

Но девочки покачали головами. Нет, он только страшно на них таращился.

Тут Хабихт сделал последнее усилие:

— А хвост? Какой у него был хвост?

— Он совсем без шерсти, — объяснили мальчики, — длинный, черный и извивался, как змея.

Наконец Хабихт вскочил на велосипед, радуясь, что по крайней мере избавился от учителя, но на сердце у него не полегчало, он все еще ничего не понимал. Интересно, это и вправду какая-то нечисть или всего-навсего корень? — спрашивал он себя. Проклятье! Что бы это такое могло напугать всех пятерых?