Двенадцатая карта - Джеффри Дивер

Киш рассмеялась:

– Точно. Всего-то и надо – спицу и чуточку спрея-фиксатора. Мир только и ждет новоявленного стилиста вроде меня. – Она накрутила на палец светлые косички, затем уронила руку, мрачнея. – В одиночку я кончу облезлой старухой, единственный шанс для меня не протянуть ноги – захомутать мужика.

– Ну ты, подруга, даешь! Зачем так себя опускать? Да Кевин тебе мозги полощет. Сама бы ты до такого не додумалась.

– Нет, я ему небезразлична. Он будет искать работу, обещает, что поможет растить ребенка. Он не такой, как его приятели.

– Да точно такой же! Киш, не сдавайся. Ни в коем случае, слышишь?! Хотя бы не бросай школу. Хочешь оставить ребенка, пусть, но школу не бросай. Ты можешь…

– Ты мне не мать родная, чтобы морали читать, – оборвала ее Киш. – Сама знаю, что делать.

Ее глаза яростно сверкнули. У Женевы сильнее сжалось сердце: вспомнилось, как лицо Киш исказила такая же ярость, когда та вступилась за нее на улице против банды девчонок из квартала то ли Делано, то ли Сент-Николас.

«А ну-ка навалим ей! Давай, прессуй эту сучку!»

Киш приглушенно добавила:

– Понимаешь, он говорит, чтобы я больше с тобой не дружила.

– Ты станешь…

– Кевин сказал, что ты плохо с ним обошлась в школе.

– Плохо обошлась?! – У нее вырвался ехидный смешок. – Он хотел, чтобы я ему сливала ответы.

– Я сразу ему сказала, что мы с тобой друг друга не первый день знаем. Но он и слышать об этом не хочет. Велел больше с тобой не видеться.

– Стало быть, ты выбираешь его? – спросила Женева.

– Выбора-то у меня и нет. – Ее большая подружка потупила взор. – Я не могу принять твой подарок. Держи.

Она сунула цепочку Женеве так, словно серебро жгло ей руку, как горячая сковородка. Цепочка упала и осталась лежать на грязном асфальте.

– Киш! Ну не надо! Пожалуйста!

Женева протянула руки, чтобы ее удержать, но поймала только холодный осенний воздух.

Глава 45

Спустя десять дней после встречи с президентом «Сэнфорд-банк» Грегори Хэнсоном и его адвокатом Линкольн Райм разговаривал по телефону с Роном Пуласки, который пока оставался на больничном, но рассчитывал примерно через месяц вернуться в строй. К парню постепенно возвращалась память, и он помогал дополнять дело показаниями против Томпсона Бойда.

– Так вы идете на хэллоуинскую вечеринку? – спросил Пуласки, осекся и быстро добавил: – Ну, или как там?

Последняя оговорка, видимо, была призвана сгладить бестактность, возникавшую из предположения, что паралитик вообще может посещать вечеринки.

Райм, однако, избавил его от угрызений, сказав:

– Да, иду. Наряжусь Гленном Каннингэмом.[16]

Сакс фыркнула, сдерживая смешок.

– В самом деле? – сказал новобранец. – А-а… э-э… кто он такой?

– Патрульный, почему бы тебе самому не навести справки?

– Да, сэр, так точно.

Райм дал отбой и уставился на доску с таблицей, в самом верху которой скотчем была прилеплена карта из колоды таро – «Повешенный».

Он по-прежнему на нее смотрел, когда раздался дверной звонок.

Наверняка Лон Селлитто. Ему пора было уже возвращаться с очередного сеанса у психолога. Лейтенант перестал растирать призрачное пятнышко крови у себя на лице и выхватывать револьвер а-ля Билли Кид. Райм так и не получил вразумительных объяснений. Он пробовал расспросить Сакс, однако та либо ничего не знала, либо не хотела рассказывать. Ну и ладно. По твердому убеждению самого Линкольна, иногда все подробности знать вовсе не обязательно.

Но сейчас к нему заглянул не толстяк детектив в помятом костюме.

Устремив взгляд к порогу, Райм увидел там Женеву Сеттл со школьным рюкзаком на плече.

– Здравствуй, заходи, – сказал он.

Сакс оторвалась от заполнения формы по образцам крови, которые утром собрала на месте убийства, и, сняв защитные очки, тоже поздоровалась с девушкой.

Уэсли Гоудз подготовил полный комплект бумаг, чтобы подать иск против «Сэнфорд-банка». К понедельнику ожидались встречные предложения Хэнсона. Если их не последует, юрист обещал на следующий же день передать материалы в суд и провести пресс-конференцию.

Райм окинул девушку взглядом. Из-за теплой, не по сезону, погоды необходимость носить свитера и вязаные шапочки отпала, и Женева была одета в синие джинсы и футболку с идущей через грудь блестящей надписью. Она явно прибавила в весе, чуть отпустила волосы. И даже начала пользоваться макияжем. (Райму вспомнилось, как недавно Том с загадочным видом сунул ей в руки какой-то пакет.) Одним словом, выглядела замечательно.

В последнее время ее жизнь обрела некоторую стабильность. Джаксона недавно выписали из больницы, и сейчас он проходил курс восстановительной терапии. Стараниями Селлитто его официально передали под надзор нью-йоркским властям. Женева поселилась в гарлемской квартирке отца, которая вопреки ожиданиям оказалась вполне ничего (в это она посвятила не Райма или Роланда Белла, а Тома, который стал для нее вроде матери-клуши: регулярно приглашал ее в особняк поучиться кулинарному искусству, посмотреть вместе телепередачу, обсудить ту или иную книгу, поговорить о политике). А как только они с отцом смогут позволить себе квартиру побольше, обязательно заберут к себе тетушку Лили.

Женева оставила работу в «Макдоналдсе» и теперь после уроков подрабатывала в юридической конторе Уэсли Гоудза – занималась поиском информации по текущим делам и выполняла мелкие поручения. Она также помогала ему в организации «Траста Чарлза Синглтона», которому предстояло управлять распределением выплат между наследниками. Планов при первой возможности покинуть Нью-Йорк, чтобы обосноваться где-нибудь в Лондоне или Риме, она не оставила, но пока с головой ушла вдела, касавшиеся дискриминации жителей Гарлема по признакам: черный, латиноамериканец, мусульманин, женщина или бедняк.

Кроме того, она всерьез занималась неким «планом спасения подруги», в детали которого Райма также не посвятили. В этом конкретном проекте консультантом, похоже, выступала Амелия Сакс.

– Хотела вам кое-что показать. – Девушка протянула лист пожелтелой бумаги, исписанный, как сразу же догадался Райм, рукой Чарлза Синглтона.

– Еще одно письмо? – спросила ее Сакс.

Женева кивнула. Лист она держала с трепетной осторожностью.

– Тетя Лили созвонилась с нашим родственником, который живет в Мэдисоне. Тот прислал нам кое-какие вещи, которые нашел у себя в подвале: книжную закладку Чарлза, его очки, а еще дюжину писем. Вот это я хотела вам показать. Письмо написано в тысяча восемьсот семьдесят пятом – после его освобождения из тюрьмы.

– Ну-ка, давайте посмотрим, – ответил Райм.

Сакс положила письмо на сканер, и через секунду на нескольких мониторах в лаборатории появилось изображение. Сакс подошла к Райму, рукой обвила ему плечи, и они начали читать.

Дражайшая Вайолет!

Надеюсь, жизнь у сестры тебе в радость, а Джошуа и Элизабет охотно проводят время со своими кузенами. Не могу представить, что Фредерик, которого я последний раз видел, когда ему было всего девять лет, вымахал ростом с отца.

С удовольствием должен доложить, что в нашем скромном жилище дела тоже идут хорошо. Все утро мы с Джеймсом пилили лед на реке, обкладывали им погреб и посыпали опилками. Потом нам пришлось преодолеть около двух миль снежных заносов, чтобы воочию увидеть выставленный на продажу сад. Пена, которую просит хозяин, весьма высока, однако я уверен, что мое встречное предложение придется ему по вкусу. Сначала он явно не мог решить, стоит ли заключать сделку с негром, но, когда я ему пояснил, что не собираюсь давать долговых расписок, а готов заплатить наличными, его озабоченность растаяла, словно дым.

С деньгами тебя сразу принимают за равного.

Я был невыразимо взволнован, прочитав новости: вчера наконец вступил в силу закон «О гражданских правах»! Знаешь ли ты подробности? Закон гарантирует всем гражданам, независимо от цвета кожи, равное право пользоваться гостиницами, ездить на общественном транспорте, посещать театры и прочее. Воистину, какой знаменательный день для всех нас! Именно этот законопроект я обсуждал в переписке с Чарлзом Самнером и Бенджамином Батлером на протяжении последнего года, и, мне кажется, некоторые предложенные мной идеи нашли в нем отражение.

Новость эта ввергла меня в долгие размышления, заставив вспомнить события семилетней давности, когда отняли наш сад на Холмах Висельника и подлым образом упрятали меня за решетку.

Сейчас, когда я сижу перед камином в нашей хижине, обдумывая последние новости из столицы, пережитые тогда ужасы представляются мне очень далекими. Подобно тем кровавым часам во время войны или тяжелым годам принудительного труда в Виргинии, они словно бы отступили прочь, стали чем-то вроде смутных обрывков полузабытого ночного кошмара.