Темные сестры - Ольга Олеговна Пашнина

и я умру. Я должен тебе рассказать. Зачем… зачем все это. И о Веронике.

– Я не хочу слушать! – почти зло произнесла я.

– Ты можешь меня ненавидеть, – продолжил он, – но не за Веронику.

– Мне плевать, ясно? Ничего не хочу слушать. Оставь прощальные речи отцу. Впрочем, соглашусь тебя выслушать, когда рана заживет. Но не обещаю, что впечатлюсь.

Райан тихо засмеялся, но вскоре умолк. Наверняка рана давала о себе знать.

– Все, я закрыла глаза и сплю! – заявила я.

Как в детстве. Если закрыть глаза, можно поверить, что при игре в прятки тебя не найдут. Ты ведь охотника не видишь.

– Ты не спишь. Ты очень внимательно слушаешь. А когда слушаешь, у тебя ухо дергается, – фыркнул он.

Я тут же схватилась за ухо и нахмурилась.

– Ничего у меня не дергается! Хефнер, я серьезно, спи, пожалуйста! Чем больше ты спишь, тем быстрее выздоравливаешь.

– Ненавижу спать, – вдруг произнес Райан. – Каждый раз, засыпая, не знаю, проснусь ли.

Это прозвучало как откровение. И если до сих пор мы просто переругивались и подкалывали друг друга, то сейчас его голос звучал серьезно. Слова давались ему с трудом.

– Мне не снятся сны. И каждый раз я думаю, что из темноты уже не выбраться.

Я была поражена. Никогда еще Райан не говорил мне о страхах или снах. Даже в то время, когда я считала себя его девушкой, он мало говорил о личном и все больше шутил. Или сыпал обещаниями безоблачного будущего.

– Мне тоже не снятся. И это хорошо, а то иной раз такое увидишь, что лучше бы и не засыпала. Тебе надо меньше думать о смерти. Иначе помрешь от страха перед ней.

– Разве ты не хотела этого?

– Нет. Конечно нет, я не хотела, чтобы ты погиб. Я просто перепугалась и на какое-то время поверила, что ты заодно с Лавреско. Я обещала защитить Стеллу, понимаешь? Они убили ее семью. Маленького брата. Охотились за нами, шли по трупам. Ты пригрозил ею, и на несколько секунд я поверила. Тот Райан, которого я знала, не навредил бы ребенку.

– А ты его знала?

– Может, не так хорошо, как думала. Но фамилия, происхождение и мотивы – далеко не все, что стоит знать о человеке. Тебе рано умирать. Я еще не поквиталась.

– А по-моему, вполне.

Что ж, тут оставалось только согласиться.

– Вот, – я осторожно взяла его руку, – пока ты чувствуешь прикосновение, ты точно живой. Поверь, на том свете нет второй Кайлы, которая коварно введет тебя в заблуждение.

– Да и на этом, по-моему, ты одна, – пробормотал Райан, засыпая.

Я думала, что он уснет и я смогу убрать руку, но, похоже, она действительно хоть как-то держала его в реальности. Как только я пыталась вытащить ладонь, Райан просыпался и ворочался. В конце концов пришлось лежать тихо. Это все равно было лучше, чем голый пол. Намного.

Но, несмотря на кровать и комфортный сон, я проснулась очень рано. Сначала не поняла от чего. Мысли путались, а взор застилала мутная пелена. Лишь когда сознание более-менее прояснилось, я почувствовала, какой Райан горячий.

Ночью было холодно, и я осторожно подвинулась поближе. Он так и не выпустил мою руку. Сейчас мне казалось, словно пальцы сковали горячие тиски.

– Райан, – позвала я. – Эй! Проснись!

Но сон был слишком глубокий. Я потрясла его, стараясь не потревожить рану. Бесполезно.

В комнате не было ни материалов для компрессов, ни жаропонижающих зелий. Ничего, кроме лекарств для повязок. И рядом была только я, растерянная, не знающая, что со всем этим делать.

Я стучала. Громко. Звала слуг, Мэнфорда, хоть кого-нибудь. Надеялась, что мои вопли услышат, но без толку. От бессилия хотелось плакать. Райан был не нужен даже собственному отцу. Про нас с ним словно забыли.

Он был жив. Пока. Но сколько еще протянет с таким жаром и с такой раной?

Почему она не заживает?!

Я помнила, как в детстве Ким случайно напоролась на острую ветку. Уже на третий день она вставала и перестала принимать обезболивающие зелья. А сколько лежит Райан? И если рана не затронула внутренние органы, то почему же он тогда не поправляется!

В сердцах я запустила стакан в стену, он разлетелся на мелкие осколки, а по красивым обоям потекли струйки воды.

Лишь спустя час после времени, когда меня надлежало кормить, дверь открылась.

– Позови Мэнфорда, – приказала я Сиси.

– Граф не велел его сегодня беспокоить.

– Что ж, тогда побеспокой его завтра и скажи, что сына пора хоронить. Дольше трех дней тело держать не стоит.

Девчонка испуганно охнула и уронила поднос. А вот это зря, еще убираться тут. Не мне, надеюсь.

Она быстро унеслась, а вернулась буквально через минуту, с Мэнфордом, цвет лица которого мог побороться с брачным платьем невинной девицы.

– Он…

– Не мертв, – закончила за него я. – Пока что. У Райана сильный жар, и если бы вы не запирали меня, как нашкодившую девочку, я позвала бы помощь раньше.

По его лицу я отчетливо прочитала, как хочется ему меня убить. И ощутила мстительное удовольствие.

Он словно мне не верил. Подошел к сыну, пощупал лоб. И действительно испугался, потому что тотчас послал за целителем.

– Убери здесь, – бросил он мне.

– Еще один подобный приказ, граф, и в следующий раз я сделаю вид, что крепко спала, в то время как ваш сын бился в припадке и умирал. Вы, похоже, совсем не цените добро. Найдите служанку, Мэнфорд, я пленница, а не прислуга.

Я отвернулась, отстраненно подумав, что завтраком меня накормить совсем забыли.

Как, впрочем, и обедом. Целитель пришел через час и влил в Райана столько зелий, что я всерьез испугалась за его сердце. Каким бы сильным магом ты ни был, чужая магия, а тем более лечебная, требует серьезных ресурсов. И все же, несмотря на все усилия, жар не спадал, а рана покраснела и припухла.

Целитель мрачнел на глазах, а Мэнфорд не отходил от сына. А я отстраненно думала, что мне и самой скоро понадобится помощь.

Потому что из-под ног выбивали опору. Есть разная ненависть. Бывает такая, что хочется убить человека, пожелать ему самой мучительной смерти. Я с ней сталкивалась и даже испытывала не единожды.

Райан был человеком, которого я могла ненавидеть, лишь когда он был жив и здоров.

Сейчас, умирающий, страдающий от сильной боли, он был единственным человеком на свете, ради которого я жила. Мне было страшно, что однажды настанет утро, в котором его не будет.

Больше одиннадцати лет я жила, считая,