Блэк - Александр Дюма

— Ведите себя достойно, Лувиль, — сказал толстяк. — Не забывайте о том, что этот почтенный господин вдвойне имеет право на ваше уважение: во-первых, благодаря своему возрасту, который в два раза старше вашего, а во-вторых, благодаря красной ленте, которую он носит в своей петлице.

— Подумаешь! Крест Святого Людовика.

— Это всегда цена крови, Лувиль, и не пристало нам, солдатам, насмехаться над тем, кто его носит.

— Оставьте меня в покое, капитан! Какой-нибудь эмигрант, какой-нибудь беглец, служивший в придворных частях королевской кавалерии, который заработал себе крест, отираясь в передних. Черт возьми, я считаю, что имею полное право посмеяться над ним, и не собираюсь упускать столь драгоценную возможность.

Затем, обращаясь к де ля Гравери, который, узнав их, направлялся к их столику, Лувиль, поднявшись со стула, чтобы сделать шаг навстречу ему, продолжил:

— Несказанно рад, сударь, увидеть вас вновь. Надеюсь, что позавчерашняя ночь не повредила вашему здоровью и не омрачила ваше веселое настроение?

— Нет, сударь, — сказал шевалье с улыбкою на устах, — как видите… Если не считать некоторой ломоты, я чувствую себя великолепно.

— А! тем лучше! Тогда вы не откажетесь присоединиться к нам и поднять бокал за здоровье очаровательной Терезы, о которой мы как раз вспоминали в тот самый момент, когда вы вошли.

— Ну, конечно, сударь, — ответил шевалье, по-прежнему невозмутимо улыбаясь. — Вы мне оказываете слишком большую честь, и я не в силах вам отказать.

— Позвольте предложить вам стакан этого пунша? Он превосходен и прекрасно прогоняет черные мысли из головы и тяжесть из желудка.

— Весьма вам благодарен, мой дорогой, но как человек тихий и невоинственный, я особенно опасаюсь алкоголя.

— Быть может, он пробуждает в вас свирепость и кровожадность?

— Именно так.

— Смотри же, Гратьен, будь полюбезнее с господином шевалье, ведь, принимая во внимание вашу ленту, полагаю, что смело могу присвоить вам этот титул.

— Действительно, господин Лувиль, он принадлежит мне дважды: я шевалье по праву рождения и шевалье… по случаю.

— Ну, что же, шевалье, должен вам сказать, что ваш друг Гратьен вот уже два дня как заделался задумчивым мечтателем. Я лично предполагаю, если вы хотите знать мое мнение, что он обдумывает то предложение о женитьбе, которое вы ему сделали.

— Господин Гратьен поступил бы как нельзя лучше, задумавшись о нем, — ответил шевалье с неизменным добродушием.

— Да, — подхватил Лувиль, — но ничто сильнее не отягощает рассудок бравого молодца, чем подобные мысли. Итак, что вы предпочитаете, шевалье? Стакан лимонада, бутылочку оршада или красносмородинной? А быть может, баварского?

— Да, именно так, сударь, баварского.

— Человек! — закричал Лувиль, — баварского господину… очень горячего и очень сладкого.

Затем он вновь обратился к шевалье.

— А теперь, сударь, если только подобный вопрос не покажется вам бестактным, окажите нам честь и сообщите, что привело вас в это логово, которое зовется Голландским кабачком. Я полагаю, что вы не являетесь завсегдатаем подобных мест.

— Вы как всегда правы, сударь, и я поистине восхищаюсь меткостью вашего ума.

— Мне приятно видеть, что вы отдаете мне должное.

— Я пришел с единственной надеждой встретить господина Гратьена, которого не застал у него дома.

— А вы взяли на себя труд заехать ко мне? — удивленно спросил Гратьен.

— Да, господин барон, и это от вашего привратника я узнал, что в отличии от меня вы охотно проводите здесь свое время и слывете завсегдатаем Голландского кабачка.

— Вы в самом деле, — прервал его Лувиль, — пришли, чтобы увидеться с Гратьеном? Это доказывает, что вы не отказались от вашего плана. Ну, что же, тем лучше! Лично мне нравятся упрямые люди, и, право же, я приму вашу сторону, такую глубокую симпатию вы мне внушаете. Что же, в нашем нынешнем положении речь может идти только о брачном контракте и ни о чем другом. Ладно, давайте обсудим его условия. — Гратьен, вам первому слово, друг мой. Что вы даете? Сколько земельных угодий? Сколько в государственной ренте? Сколько облигациями железных дорог? Ценными бумагами Гара?

— Лувиль, — ответил Гратьен, — я очень серьезно прошу вас прекратить эту шутку, которая и так уже очень затянулась. Я сообщил этому господину мое решение; дальнейшая настойчивость выглядит неуместно и бестактно. И это меня удивляет в человеке такого возраста и такого положения в свете, как шевалье; с другой стороны, если бы я стал насмехаться, как это делаете вы, над участью молодой девушки, о которой после всего, что случилось, я должен сожалеть, то это свидетельствовало бы о недостатке деликатности и сердечности с моей стороны. Подумайте о том, что я вам только что сказал, сударь; задумайтесь об этом и вы, Лувиль, и надеюсь, вы оба согласитесь со мной.

— Отнюдь, — возразил шевалье де ля Гравери. — Я лично, напротив, нахожу, что господин Лувиль говорит вполне разумные и уместные вещи; и вместо того, чтобы рассердиться на него, я ему за это бесконечно признателен.

— Вот это да! Ну же, Гратьен, говори и оставь этот трагический вид, ведь этот господин, выступающий защитником мадемуазель Терезы, первым призывает тебя к этому… Ты молчишь?… Послушайте, господин шевалье, если сначала заговорите вы, возможно, это его распалит. Итак, начинайте, мой дорогой; перечислите нам все богатства вашей протеже, не скупитесь; предупреждаю вас, что наш друг Гратьен, обыкновенный младший лейтенант, каким вы его знаете, богат, очень богат. Но прошу прощения, вот официант несет ваше баварское. Пейте же, сударь, выпейте сначала, это сделает ваши предложения еще более соблазнительными и заманчивыми.

Шевалье с улыбкой слушал этот поток слов. Он медленно помешал своей ложечкой напиток, который ему подали, поднес его ко рту, проглотил с серьезным и значительным видом, поставил стакан на стол, аккуратно вытер губы батистовым платком и, повернувшись к Гратьену, сказал:

— Сударь, я размышлял над тем предложением, которое полагал себя обязанным сделать вам позавчера, и пришел к мысли, что с моей стороны было нелепым назначать цену столь справедливому, благородному и совершенно естественному поступку, который я предложил суду вашей совести.

— Как просто, черт возьми! — прервал его Лувиль.

— Дать приданое Терезе — но заметьте, что я в состоянии это сделать, — продолжил шевалье, — значило бы нанести оскорбление вашей деликатности, и я не буду удивлен, если сделанное мною предложение оказалось бы единственной причиной отказа, которым вы ответили на мои авансы. Сегодня, сударь, я, напротив, пришел вам сказать: Тереза не имеет имени, у Терезы нет никакого состояния, но вы ее обесчестили… Вы лишили ее чести, но отнюдь не поддавшись порыву взаимного влечения, а призвав себе на помощь самую гнусную, самую подлую уловку. Вы обязаны без колебаний повиноваться властному зову долга.