Плоть и кровь - Майкл Каннингем

— Сьюзи, — повторил отец. Он потянулся к ней, обнял ее рукой за плечи, прижал к себе. Она различила знакомый запах его одеколона, мускусный душок старческой кожи. И почувствовала себя так, точно он берет ее. Она знала, чего он ждет от нее, какой любви и какого прощения.

— Убери руки, — сказала Сьюзен. Только что она ничего говорить не собиралась. И уж тем более говорить так громко.

Отец прижал ее к себе еще крепче. Губы Сьюзен коснулись шероховатой покатости его щеки, ей показалось, что она ощущает вкус отца — сочетание корпии, старости и зловонных, надушенных чресел.

— Чшш, — произнес он. — Тише, прошу тебя.

Она освободилась от его объятия и сказала еще громче:

— Убери от меня руки.

И встала. Одна ее часть действовала, другая наблюдала за этим. Отец, словно защищаясь, поднял к груди руки, ладонями от себя. Магда смотрела на Сьюзен с жалостью, куда более страшной, чем любой гнев.

— Я не хочу, чтобы ты был здесь, — сказала Сьюзен. Теперь она слышала, как громко звучит ее голос среди всех этих кушеток и протертых от пыли полок.

— Сьюзен. Милая. Пожалуйста.

— Уходи, — сказала она. — Ты засвидетельствовал свое почтение, увидел то, что пришел увидеть. А теперь уходи. Я тебя видеть больше не могу. И не хочу, чтобы ты прикасался ко мне.

Она ощущала наступившее в зале молчание, ошеломленный ужас. И машинально поглаживала свои волосы кончиками пальцев.

Отец оглянулся, словно в поисках помощи. Магда встала, шагнула к Сьюзен, сказала:

— Сядь, дорогая, ты сама не знаешь, что говоришь.

Сьюзен отступила от нее.

— Я знаю, — сказала она. — Я точно знаю, что говорю. Я хочу, чтобы ты отвезла его домой, Магда. Чтобы убрала его отсюда. Сделай это, и я никогда ни о чем тебя больше не попрошу.

Чья-то рука коснулась ее плеча. Рука Билли.

— Все в порядке, — сказал он ей на ухо.

— Нет, не все, — ответила она.

— Давай пройдемся немного. Выйди отсюда, прогуляйся со мной, ладно?

— Нет. Я не могу уйти.

— Мы же вернемся. Ну, пойдем.

Он взял ее за руку, и Сьюзен обнаружила, что идет за ним. Вовсе того не желая. Они шли по оставленному между рядами кресел проходу. Тодд нагнал их, попытался что-то сказать. Билли махнул ему рукой: отойди.

— Нам с ней нужно поговорить с глазу на глаз, — сказал он. — Я приведу ее назад.

— Сьюзен? — произнес Тодд.

— Все хорошо, — сказала она. — Я пройдусь с Билли.

Они покинули морг, пошли по каменным плитам дорожки к улице. Морг стоял, окруженный богатыми старыми домами, на улице, вдоль которой выстроились деревья, уже начинавшие понемногу желтеть. Билли, держа Сьюзен за руку, вел ее по тротуару, испещренному трещинками, в которых рос густой изумрудный мох.

И Сьюзен поняла, что может быть рядом с братом. Только с ним, только его присутствие она готова была сносить. Может позволить ему держать ее за руку. Может идти бок о бок с ним.

— Крутенько ты обошлась со старым мерзавцем, — сказал Билли.

— Я не могу разговаривать.

— И не надо. Просто погуляй со мной, пока не почувствуешь, что успокоилась и сможешь выдержать службу. Лучше поприсутствовать на ней, если тебе это под силу.

— Не уверена, — сказала она.

— Поживем — увидим. Пройдись немного и посмотри, что будет дальше.

Она шла рядом с братом. Ничего другого ей не оставалось. Позволяла ему держать ее за руку, вести мимо домов с их лужайками, крылечками, цветочными клумбами. И спустя какое-то время сказала:

— Я не могу выносить его присутствие.

— Ты убьешь его, если заставишь уйти, — ответил Билли. — Он и так уж чувствует себя страшно виноватым.

— Он в жизни не чувствовал себя виноватым хоть в чем-то.

— Сейчас чувствует. Поверь мне.

— Ты ничего не знаешь. Даже представления не имеешь.

— Это ведь я хотел когда-то убить отца, — сказал Билли. — А ты его защищала.

— Тогда мы были детьми.

Некоторое время они шли в молчании. Сьюзен наполняла добела раскаленная, бесстрастная ярость, не походившая ни на что ей известное. Она желала краха людям, владевшим этими уютными домами, ухаживавшим за этими дворами или платившим за уход кому-то другому. Она желала им разорения, болезней, немыслимых утрат. Она коснулась ствола одного из деревьев и представила наводнение, волну, которая катится по этой безобидной улице, стену вспененной грязи, выламывающей двери домов и выносящей из них часы, книги, кресла. Ей хотелось вернуться на такой волне в морг, броситься на гроб сына и лететь на нем по воде, сметающей разрушенный мир. Воображению Сьюзен явились тонущие живые люди и мертвецы, выплывающие из могил, — батальоны гробов, несущихся мимо безмолвных разбитых фасадов домов и магазинов.

— Ну что, получшело немного? — спросил Билли.

— Не знаю. Может быть.

— Службу выдержишь?

— Наверное.

Они развернулись и пошли назад, к моргу. Билли сказал:

— Он всего лишь старик. Постарайся не забывать об этом.

— Ты помнишь, как он тебя избивал? — спросила Сьюзен.

— А помнишь, ты все твердила мне: он сам не знает, что делает.

— Да.

— Как давно это было, — сказал Билли.

— Да уж, давно.

— А теперь он старик, и, знает он или не знает, что делал, когда мы были детьми, сейчас он почти сходит с ума от чувства вины за случившееся. И может, нам не стоит его добивать, как ты думаешь?

— Наверное.

— Да и тебе бы от этого легче не стало. Ты только не думай, что я лезу к тебе с советами или еще что.

— Нет. Я понимаю, о чем ты говоришь.

Они вернулись к моргу, прошли по каменной дорожке, миновали скромную железную табличку с витиевато оттесненными на ней именами владельцев похоронной конторы — двух братьев. Внутри, в вестибюле, в зеленом коридоре ничто не изменилось. Такими они и останутся навсегда. Билли проводил ее до зала прощания, и когда они вошли туда, по рядам скорбящих прокатился приглушенный рокоток узнавания. Сьюзен услышала его. И вспомнила день своего венчания, тот миг, когда зазвучал марш и она — в свадебном платье и фате — вступила в проход церкви. Рядом с ней шел Тодд, а по другую ее руку — мать.

— Все в порядке? — спросил Тодд, и одновременно с ним мать спросила:

— Что происходит, милая?

— Все хорошо, — ответила она. — Просто мне нужен был свежий воздух.

— Посиди немного, — сказал Тодд. — Вот здесь.

— Нет-нет. Все хорошо, правда.

Она старательно успокаивала их, но все ее внимание было приковано к отцу, который ждал ее в конце прохода, у гроба Бена. Оставив Тодда, Билли и мать, она пошла к нему по проходу.

— Сьюзи? — пролепетал он. Лицо у него было загнанное, ожидающее, полное загубленной надежды. В строгом костюме, напряженный, пристыженный, загорелый, измученный, с обвисшими щеками.

— Здравствуй, папа, — сказала она.

— Все в порядке?

— А как ты думаешь?

— Не знаю. Я не знаю, что мне думать.

Она подошла к нему вплотную, крепко сжала ладонями его нижнюю челюсть. Она знала, какой безумной, какой мстительной выглядит — поняла это по ужасу, мелькнувшему в его глазах.

— Сьюзен? — вполголоса спросил он.

И Сьюзен решилась. Так и сжимая челюсть отца, она прижалась губами к его губам. Глаз она не закрыла. Вскоре отец попытался вырваться, однако она продолжала держать его, губы к губам. Держала и смотрела ему в глаза, пока не увидела, как в них забрезжило понимание. И подержала еще немного, чтобы увериться окончательно: теперь он знает — прощения ему не будет.

1994

У него остались фотографии, однако он никогда их не разглядывал. Они существовали. Этого было довольно.

У него остался дом, остались фотографии. Осталась земля, а на ней огород. Он стоял на краю своего огорода. Смотрел, как над голыми лозами и черными обрывками листьев поворачиваются созвездия. Взошла зимняя луна.

Бена похоронили. Зои похоронили. Самого молодого, самого странного из его детей. Того из них, кого он знал лучше, чем других. Она стояла здесь на коленях, вот здесь, держа в руке помидор, который считала чистым. В опадавшем на землю темном шелковом платье.

Он проиграл. Он то ли недостаточно любил, то ли любил слишком сильно. Ему так и не удалось понять это, понять окончательно. Он мог бы перечислить свои проигрыши, неудачи, однако они не складывались вот в это: в пустую землю и в небо, наполненное яркими льдистыми точками.

Дом вставал за его спиной. В доме висели картины. Он так и думал теперь о доме: дом с картинам. Они обратились в назначение дома. Поэтому и доски, которыми он был обшит, плотно прилегали одна к другой, и окна оставались закрытыми, и шторы опущенными.

К западу отсюда жила своей упорядоченной жизнью Мэри. Она хотела назвать их младшую дочь Джоан. Хотела назвать ее Барбарой.

Она хотела для дочери безопасности, заурядной красоты, и теперь Константин гадал: не мечтала ли Мэри об этом ночном огороде, об этой холодной луне? Не надеялась ли, что при другом имени в жизни Зои будет меньше ошибок?

Он негромко повторил огороду их имена: