Фантастика 2008 - Серей Палий

Ножи… Еще бы их не нашли! В семье Марии все мужчины шорники, как им без ножей?

— Много народа похватали… Пол нашей улицы… — продолжает дрожащая от страха и возмущения Консуэло. — Всех погнали в казармы или в монастырь. Я детей спрятала — и к тебе. Сейчас к монастырю пойду, наши, говорят, там… Куда ты одеваешься, дура? Ты же на ногах не стоишь! Какое еще «мне лучше»? Ну, завернись хотя бы в платок… разве тебя переупрямишь…

Мария ходит под окнами монастыря Мария де Арагон, придерживая живот. Ни Карлоса, ни отца, ни Хосе в окнах не видно. Крепконогая Консуэло побежала к казармам — посмотреть, что там. У Марии не хватит сил на еще один переход — она сюда-то еле добрела. Ничего, Карлос наверняка здесь, в монастыре. Небо не зря привело ее именно сюда! Ничего, все образуется, все обойдется. Она, Мария, везучая. Она самая счастливая на свете, у нее любимый муж и скоро будет долгожданный ребенок. Просто не может быть иначе. Мария это знает точно.

Сначала Марии кажется, что выстрелы приснились ей в горячке. Не выдержав долгого пути и плутаний вокруг монастыря, она не выдерживает и засыпает прямо на земле. Выстрелы… приснились… не приснились! Мария поднимается так быстро, как может, и торопится на звук, спотыкаясь и падая. Черное небо — уже не небо, кромешная темь. Холодная ночь еще холодней от предчувствия чего-то ужасного. Но нет, не может быть, чтобы повстанцев казнили немедленно, той же ночью! Это какие-то другие выстрелы. В деле надо сперва разобраться, ведь французы схватили чересчур много невиновных.

Мария слишком слаба, чтобы быстро добежать до пустыря у горы. Мария далеко. Она не видит, что отец и Хосе уже лежат на земле, выпустив души в небо. Первые жертвы освободительного движения. Кровь, всюду кровь, багрово-коричневая, как будто безумный повар переборщил с томатным соусом и залил им все вокруг… Священник дон Франсиско де Лилла еще жив, руки сложены в молитве. Он тоже был на площади… Сосед Педро яростно сжимает кулак.

В центре группы — Карлос. Стоит, раскинув руки — словно крест. Или… распятие? Ему осталась пара секунд.

Палачи, плечо к плечу стоящие клином, слились в одну бездушную машину смерти. Машина не видит, кого убивает. Видит только люди. Только люди чувствуют.

— Запомните меня, я Карлос де Гильермо! — кричит Карлос, сам не зная зачем, но чувствуя, что так правильно. — Запомните меня!

Мария не слышит его крика, но отчего-то сжимается ее сердце, колотится, словно выскочит сейчас из груди птицей и полетит.

Карлос падает так же, как стоял — широко раскинув руки. Душа выпархивает из груди и несется навстречу птице Марии. Сильное красивое тело стало сором.

Душа — нет.

Мария не видит казни, но другой человек — видит. Через подзорную трубу на расстрел смотрит, сжимая в руке заряженную винтовку, королевский художник Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентос. Потребовав, чтобы садовник тоже зарядил ружье и сопровождал его, художник отправляется к окровавленному пустырю. Так надо.

Свет луны освещает непогребенных мертвецов.

С другой стороны пустыря одновременно с художником появляется маленькая бледная женщина. Нет, она не кричит. Коротко вскрикивает и оседает, словно пустырь встретил ее заблудившейся во мраке пулей.

Художник достает планшет и начинает быстро-быстро рисовать. На листе появляются линии: мужчина-крест, белое пятно рубашки, сжатый кулак. Из ужаса родится красота.

Кричит, корчась в родах, маленькая, похожая на девочку Мария. Всего час назад ее звали Мария Гомес Диас. Сейчас — еще и въюда де Карлос. Вдова Карлоса.

Старик-садовник бестолково пытается помочь роженице.

— Адьез, мадрисита… — нервно поет он, пытаясь убедить себя, что все происходящее вокруг ему просто кажется. Что он сошел с ума.

По бедрам женщины течет сукровица. Багровой, темной кровью залита белая рубашка Карлоса. Человек умер. Человек рождается.

Гойя шепчет что-то себе под нос, чиркая по листу углем и словом «проборматывая» сюжет. Кричит Мария.

Красота родится из ужаса и смерти, захватывающая красота.

Ничего не закончено. Все только начинается.

III. Однажды

Музыка на пластинке обрывается, «споткнувшись» о царапину. Человек в инвалидной коляске протягивает руку и наводит порядок. Сумасшедшие бывают пунктуальны как никто, а этот помешан на своей ненаглядной мелодии. В общей сложности в этой комнате в день бывает дай бог десять минут тишины.

Одно движение и вот хрипловатый, с легким акцентом голос задорно выводит по-испански:

— Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито…

Пластинка скрипит, пластинка сипит, совсем этот ее заездил.

— Давай я тебе скачаю песняк в mp3? — предлагает хорошенькая санитарка, не надеясь на ответ. — Не качество, а кошмар!

Она все еще девочка-Весна, но уже не Март, а ближе к Маю — расцвела, похорошела еще больше. Скоро станет Летом и упорхнет: негоже таким красоткам носить утки в психбольнице. Им место на подиуме или куда там еще стремятся нынче девочки.

Этот, пациент без имени, качает головой. Девочка-Весна знает, что он совсем ничего не соображает и качания-кивки не являются ответом ей. И так же ясно, что патефон свой этот отдаст только вместе с жизнью. Смешной такой. Милый. Хоть и псих.

Задорная мелодия «Рио-Риты»» незамысловатые слова. Медсестричке нравится эта песенка, она часто под нее танцует. И не раздражает ничуть! Наоборот, она к ней привязалась. И к пациенту странному привязалась— почему-то. Он хуже собаки — совсем не понимает ее слов, даже «Фу!» и «На!», но девочке все равно нравится с ним разговаривать. Он хотя бы слушает ее — в отличие от начальства и родителей! Это смешно, но… ей с ним спокойно. Словно, пока этот сидит здесь, пока хрипит пластинка, все будет хорошо.

Жаркая Пуэрто-дель-Соль в самом центре Мадрида. Ворота Солнца, солнцем щедро залитые — все, как положено.

Пританцовывая, Мария вышагивает по площади.

На нее оглядываются — Мария хороша. Лукавые черные глаза, тонкие щиколотки.

Какой-то гири-французишка улыбается ей и машет рукой, крича что-то веселое.

Она строит глазки в ответ.

Когда ты красива, сложно забыть об этом, даже если внимание посторонних мужчин не нужно тебе даром. Если дома ждет любимый муж и счастье, счастье, счастье.

Жаркий полдень. Впереди — только хорошее… Крак! Внезапно все чернеет, мир опрокидывается, Мария летит куда-то в пустоту и ничего не разобрать… Треск.

Все кончено.

— Все кончено! Достало!..

Сердитая медсестра швыряет пластинку в сторону. Месяц назад ее любимый ушел. Он много раз уходил — «подумать», «разобраться в себе», «отдохнуть», но теперь сказал, что «насовсем». Ей больно, как же ей больно. Сердце рвет пополам, голову раздирает изнутри на сто частей. Она держалась, она долго держалась — на транквилизаторах и силе воли, но всему приходит конец. Вчера она напросилась встретиться, думала, все вернуть… умоляла… и тут у него зазвонил сотовый. Мелодия — задорная «Рио-Рита». По его улыбке — нежной, счастливо глупой, какой женщина не видела уже много лет, стало ясно: звонит соперница. Разлучница… Решение умереть принять было легко: шприц уже ждет своего часа в кармане. Конечно, она не хотела связываться перед смертью с каким-то психом. Думала, зайти в пустой кабинет и сделать все красиво, достойно… Банально сорвалась. Испанские ритмы, расплескиваемые в воздухе старым патефоном, пробили хрупкую оборону, сдернули крышу. Нет, не имеет права звучать эта задорная мелодия сейчас, когда кто-то в шаге от смерти. Никто на свете не имеет права быть счастлив. Она ненавидит этого пациента, эту мелодию, эту сволочную сопливую санитарку. Ишь, танцует она! Все на свете с достается хорошеньким! Суки неразборчивые, они готовы под психа лечь, но всегда будут с мужиком! Всегда!

Медсестра швыряет об стену девочку-Весну, а вслед ей — пластинку. В комнате наступает пугающая тишина, которой эта палата не слышала много лет.

Нет, не полегчало.

Женщина заносит каблук над пластинкой, чтобы раздавить ее как мерзкую гусеницу в детстве. Как далекую недоступную соперницу… И сильно удивляется, когда каблук впечатывается в дощатый пол.

Пластинка — в руках этого, пациента без имени, просидевшего сиднем в кресле черт знает сколько лет. Когда она пришла и клинику пять лет назад, он здесь уже сидел… А что раньше было — ни у кого не спросишь, персонал в больничке отчего-то часто меняется.

— Я знала, что ты придуриваешься! — с ненавистью говорит медсестра этому. — Никакой ты не паралитик. Что тебе надо от меня, сволочь?