В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945 - Сергей Михеенков

Однажды командир нашей минометной роты подобрал остатки взвода из пехоты. Знаете, как на фронте бывало: когда отступали, солдаты приставали к более боеспособным группам, в которых были офицеры, порядок. Человек десять их было. А нам, минометчикам, на марше люди всегда нужны. Надо было нести минометы и боеприпасы. Солдаты тоже сообразили: с минометчиками идти не так страшно, если что, и отбиться можно.

Так вот был среди них один солдат, уже в летах. И стал он нам рассказывать о матери. Вижу, затосковал. И говорит: «Эх, из какого пекла мы сегодня вылезли! А вот живы. Хорошо бы до конца войны дожить, мать повидать». Ребята переглядываются, но ничего ему не говорят. И я про себя подумал тоже: эх, помолчал бы ты, служивый…

В пехоте воевать было тяжело. Набрался он там, видать, страху. Вот и отпустил пружину… Мы-то хоть и рядом всегда с пехотой, а все равно во время боя находимся за укрытием. То ли за домом, то ли за насыпью какой, то ли в лощине или котловане. А пехота всегда впереди, в чистом поле, рядом с пулями.

И вот рассвело. Мы у немца как на ладони. И начал он нас обстреливать.

Командир роты: «Стой, братцы! Так он нас всех перебьет. Окапываться! Готовьтесь к обороне! До ночи продержимся, дальше пойдем. А днем попробуем отбиться».

Мы с этим солдатом из пехоты рядом окопы отрыли. Лежим, в землю вжимаемся.

Мина ударила неподалеку и сразу не разорвалась. Я на нее смотрел: кувыркнулась раз-другой, покатилась – и прямо к нему в окоп. И там, в окопе, разорвалась. Всего его раскидало. Так что я потом ни документов его не нашел, ничего. Кусок шинели висел на березке, дымился. Мина тяжелого миномета, калибра 120 миллиметров. И веришь-нет, затих немец! До самого вечера ни одной мины больше не кинул! Так, из пулемета постреливал для острастки. И мы ему, тоже из пулемета, отвечали.

Когда стемнело, мы ушли дальше.

– Когда мы ворвались в Орел, едва не попали под огонь своих танков.

А как произошло… Мы, минометчики и пехота, вошли в город с одной стороны, а танкисты ворвались с другой. Идем, немцев из домов выкуриваем. Один квартал прошли, другой. Смотрим, что-то с той стороны огонь усилился. Думали, немцы контратаку готовят. Командир роты в бинокль глянул: а это по нашим цепям уже «тридцатьчетверки» бьют. Стали мы прятаться кто куда. Танки-то уже – вот они, рядом! Ревут навстречу! Из орудий и пулеметов палят! Повидали мы на войне и как наши «тридцатьчетверки» атакуют. Мы, четверо из расчета, набились в ровик. Сидим. А ровик тот мелкий, тесный, немцем выкопанный, видать, наспех, когда мы наседали. А танк летит прямо на нас! Ну, думаем, конец нам. Двух шагов, может, не доехал, и тут ему навстречу выбежал один из наших минометчиков. Он в ровик не поместился, залег рядом. Видит, смерть идет, вот и кинулся навстречу танку. Замахал руками, закричал. Так бы и придавил в ровике нас свой танк.

Танкисты вылезли. Чумазые. Смеются. «Где немцы?» Ребята им на трупы показали. А трупов немецких кругом было много навалено. Прихватили мы их тут: мы с одной стороны, а танкисты – с другой.

Потом мы шли через аэродром. На взлетной полосе стояло много немецких самолетов. Сожженных и целых. Видимо, горючего у них уже не было. Мы смотрели на них и радовались: эти летать уже не будут. Повсюду стояли машины, бронетранспортеры, танкетки, танки. Немец под Орлом много всего побросал.

Следом за нами шли трофейные части.

– Как-то раз, еще перед штурмом Орла, остановились мы в одной деревне. Заняли хату. Весь наш минометный расчет разместился. Поужинали. Легли. Спим. А немец из миномета по нашей хате и ударил. Был у них 120-миллиметровый миномет. Крупный калибр. Первая мина прошла с перелетом. Вторая – недолет. Третья, мы сразу поняли, наша – ждем. Так и случилось. Мы, четверо, лежали на полу. А пятый наш боец, Воронов, залез в печку. Печку мы с вечера вытопили. Вот он и залез туда, чтобы в тепле поспать. Малярия у него начиналась. На фронте, когда долго на передовой, в окопах, в сырости и холоде, малярия прихватывала. Многие болели. В Орловской области устья в печах широкие. Сделаны так для того, чтобы париться.

Мина ударила в верхнюю часть стены. Разорвалась со страшным треском. Все снесла. И осколками, надо ж, никого и не задела. Наши осколки, видать, все в бревна верхние пошли. А Воронов – в печке, ему осколки не страшны. Только вот завалило нашего бойца кирпичами. Разобрали мы печь, вытащили Воронова, а он черный весь, как уголь, только глаза сверкают. Глянули мы на него, спросили: «Не ранен?» – «Нет. Только что-то холодно…» А его всего трясет – то ли приступ малярии, то ли от страха. Мы рассмеялись. Стали откапывать свое добро, оружие.

Делать нечего, остались без ночлега, пошли в соседнюю хату, в другой расчет.

– После второго ранения я в составе группы офицеров, только что получивших звания, – человек восемь нас было – прибыл в свой 1320-й стрелковый полк. Наша 50-я армия наступала, дивизии двигались вперед. Лето сорок третьего. Мы оказались на правом крыле Курской дуги. Я там и дня не провоевал. Ну ладно, расскажу все по порядку…

Прибыли мы. А штабники нам: «Ребята, оставайтесь пока у нас. Тут переночуете, а утром получите людей, назначения. Вот вам землянка свободная, отдыхайте». Ну что ж, хорошо. Мы – спать.

Утром просыпаемся – тишина. Вышли мы из землянки: что такое? Был полк – нет полка. Оказывается, ночью поступил срочный приказ сняться и идти вперед. Полк пошел преследовать отходящего противника, чтобы тот не успел закрепиться на промежуточных позициях. А про нас, только что прибывших, впопыхах забыли.

Кинулись и мы следом за наступающими.

Часам к шести вечера я догнал-таки свой батальон.

Докладываю комбату: «Старший лейтенант Олимпиев прибыл из госпиталя для дальнейшего прохождения службы…» Докладываю как положено по уставу. А командир батальона, гляжу, злой. И говорит мне зло: «Мне минометчиков не надо! У меня в пехоте командиров взводов не хватает! Принимай пехоту!» Я ему снова напомнил, что я минометчик. «Не разговаривать! Принимай, говорю, пехоту! Взвод!» Ладно, пехоту так пехоту. Я хоть и минометчик, но с пехотой всегда воевал в одной траншее. Не оплошаю, думаю. «А где мой взвод?» – спрашиваю комбата. «Вон твой взвод!» – и указывает мне на горстку солдат. Человек пятнадцать – двадцать пытаются атаковать станцию Зикеево. Это под Жиздрой. Курская дуга и до наших мест дотянулась. «Давай к ним и поднимай в атаку! Приказ ясен?» – «Ясен», – говорю. А что тут неясного? Спасать провалившуюся атаку…

Что делать? Во рту у меня сразу пересохло.

Надел каску. Вынул пистолет. Пошел. Потом пополз. Дополз, помню, до загородки какой-то – низенький плетень… Солдаты вверенного мне взвода лежат рядом. Кто где. Лежат постреливают. Кто окапывается, кто уже окопался. Противник бьет из пулеметов – головы не поднять. Кричу: «Взвод! Я новый ваш командир! Слушай мою команду! В атаку! Вперед!» Ни хрена никто не встает и команду мою не слушает. Взвод разбросан. Залегли там, где немцы их прижали. Лежат. Попробуй подними их на пулеметы! Некоторые, смотрю, еще быстрее лопатками заработали – окапываются. Народ-то, видать, бывалый. Поняли, что дело – дрянь. Опять кричу: «В атаку! Вперед!» Лежат. Что ж делать? Комбат, видимо, за моими действиями в бинокль наблюдает, материт: мол, какой ты к черту минометчик, если пехоту в атаку поднять не можешь?..