Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1] - Константин Путилин

— Ну ка, любезный, покажи свои руки.

Тот протянул. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха Иллариона был пойман. Начался обыск.

В кармане пальто Ивана Михайлова было найдено: желтый бумажник, в котором оказалось кредитными бумажками 97 рублей, открытые золотые часы с золо­той цепью, складной медный образок и другие глухие зо­лотые часы с цепью, а также носовой платок. В кар­мане брюк — две пары перчаток: лайковые и замшевые.

У Федора Михайлова было обнаружено: кошелек с окровавленными трехрублевками, 13 золотых монет, из которых 4 русских, а 9—20 франковых, серебро и другие монеты.

На нижнем белье Ивана Михайлова были заметны кровяные пятна.

Составили протокол, вещи, опечатанные печатью пристава, были вручены Назарову, а преступников, впредь до особого распоряжения, подвергли аресту при становом квартале.

Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. Я сообщил об этом обер-полицмейстеру. По его распоряжению Михайловых от Окуловки до Петербурга сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера — три полицейских надзирателя.

— Молодец, Назаров! — похвалил я энергичного агента, выслушав его доклад. — Ну, давайте мне сюда Михайловых.

Через несколько минут они оба стояли в моем кабинете.

— Вы убили иеромонаха Иллариона? — спросил я.

— Не мы, ваше превосходительство, а я один... — ответил Иван Михайлов.

— Ну, рассказывай, как было дело.

Исповедь его, в первой своей части, была такова: ему 18 лет, вероисповедания православного. В на­стоящее время нигде не служит, дней за двадцать до совершения убийства уволен от должности стрелочника при станции Окуловка. До поступления на же­лезную дорогу был прислужником в Александро-Невской лавре, исполняя обязанность коридорного слуги. Прибыл в Петербург из Окуловки утром 8 января. По приезде пошел в трактир близ лавры, пил чай, потом пошел на фабрику Берта, но не дошел, а остановился ночевать у неизвестных ему чухон. Утром следующего дня был в трактире, пил водку, оттуда пошел на Николаевский вокзал, потом в лавру, где и провел целый день и ночевал с дозволения знакомых ему сторожей.

— В восьмом часу вечера, десятого января, — продолжал убийца, — пришел я опять в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

— С целью убить и ограбить его? — спросил я.

— Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь, я служил ему. Дверь кельи на ключ заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал: «Боже наш, помилуй нас!»

«Аминь!» — послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату; из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар; самовар уже стоял в первой комнате за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа: один — для колки сахара, короткий и толстый, другой — для резания хлеба. По­дойдя под благословение и получив его, мы стали разговаривать. Иеромонах Илларион стал спрашивать меня, что теперь делаю, где служу. Я все ему рассказал, поведав, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

«Дело, дело, чадо, работать надо... в лености жизнь не угодна Богу, — заговорил отец Илларион. — А теперь давай чайком побалуемся». Он подошел к окну и стал колоть сахар.

В эту самую минуту, будучи уже в хмельном состоянии, меня охватила мысль убитьиеромонаха, кото­рого знал за лицо состоятельное. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я сильно пошатнулся, он схватил меня в охапку, а я успел схватить перочинный нож и раза два ударил им иеромонаха. В ожесточенной борьбе отец Илларион схва­тил меня за волосы, кусал мои руки, отчего я кричал, наконец, мы оба попеременно, падая и вставая, по­пали в другую комнату. У отца Иллариона в руках был нож, который я силился отнять, а он — удержать, вследствие чего нож согнулся. После того, улучив минуту, я схватил его за горло и большим его ножом сильно ткнул его в горло. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кон­чился, я пошел в спальню искать деньги. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и пятипроцентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика я взял золотые монеты, золотые часы с цепью. Из вещей иеромонаха надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки. Свое же пальто, брюки и ситце­вую рубашку я сжег в печи, которая топилась в кельи отца Иллариона. В девятом часу вечера вышел я из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию Николаевской дороги и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил меня, откуда я взял столько добра, я ему сказал: не твое дело. А вскоре меня и забрали. Убийство совершил один, сообщников никаких не имел.

Преданный окружному суду, Иван Михайлов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

УБИЙСТВО ГОТЛИБА ФОХТА

15 января около трех часов утра в сыскную полицию поступило сообщение о том, что в доме № 2 барона Фридерикса, по Орловскому переулку, по 9 лестнице, в меблированных комнатах — квартире № 33, содержимой новгородской мещанкой Еленой Григорьевой, найден мертвым в своей комнате жилец, отстав­ной коллежский секретарь Готлиб Иоганович Фохт.

По получении этого известия я немедленно откомандировал туда чиновника, агента нашей полиции. Туда же приехали судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и иные лица судебно-полицейского ведомства.

Глазам прибывших представилась такая картина: небольшая комната, обстановка серенькая, грязная, типичная для меблированных комнат среднего сорта. Продавленный диван, перед ним — ломберный стол[18], в углу — этажерка и старый колченогий комод... Душный, спертый воздух, пропитанный пылью, папиросным дымом, винным перегаром. На подоконнике, на столе, на комоде — везде в хаотическом беспорядке лежали разные вещи вместе с остатками закуски и бутылками из-под вина, пива. Справа от входа, у стены, стояла узкая железная кро­вать. Кровать была застлана, но не смята. Было оче­видно, что на ней в эту ночь не спали. Мертвый Готлиб Фохт лежал на полу у кровати, на спине, но левая нога его покоилась на кровати.

 Одет он был в чистое нижнее белье, тоже не смятое.

Разумеется, прежде всего все внимание властей было направлено на труп Фохта. Полицейский врач Рожде­ственской части приступил к наружному осмотру покойного.