Владимир Набоков: американские годы - Брайан Бойд

Но более всего Гумберт полагается на блеск и великолепие своей страсти к Лолите. После нескольких мрачных лет, проведенных им в Америке, он внезапно получает подарок судьбы: загорающую Лолиту, поглядывающую на него поверх солнечных очков, словно новое воплощение его Аннабеллы, с которой он много лет назад расстался на пляже Ривьеры, — чудотворный триумф над временем. Аппетит его увеличивается по мере того, как он смакует каждую из ее черт, страсть возрастает, слог становится все более возвышенным, а она ничего не замечает (так он, во всяком случае, говорит), растянувшись поперек него на диване, пока он доводит себя до оргазма, до «горячего зуда, который теперь достиг состояния совершенной надежности, уверенности и безопасности — состояния, не существующего в каких-либо других областях жизни».

И все же, подчеркивает Гумберт, он старался не потревожить невинность Лолиты, пока она — только что покинувшая лагерь и изнывающая от нетерпения познакомить его с особого рода подростковым развлечением — не предложила ему предаться любви. Едва они становятся любовниками в прямом смысле этого слова, Гумберт принимается клеймить себя, называя животным и чудовищем, но в то же время взывает к нашему сочувствию, указывая на мучительный разрыв между его восторженной преданностью Лолите и ее совершенной неспособностью испытать страсть такого же порядка. Теперь она сидит у него на коленях, «как обыкновеннейший ребенок, ковыряя в носу, вся поглощенная легким чтением в приложении к газете, столь же равнодушная к проявлению моего блаженства, как если бы это был случайный предмет, на который она села, — башмак, например, или кукла, или рукоятка ракеты».

Затем на сцену тайком пробирается Клэр Куильти — и уводит Лолиту. Гумберт старательно подчеркивает отвратительные качества Куильти: извращенец, выродок, наркоман, порнограф, чье недолгое увлечение Лолитой во всем отлично от его, Гумберта, утонченной любви. Убийство Куильти Гумбертом есть не более чем доказательство чистоты его страсти.

Даже после того, как Лолита покидает его, любовь Гумберта остается неизменной. Когда он снова находит ее, семнадцатилетнюю, замужнюю, «неимоверно брюхатую», он по-прежнему лелеет ее, как сокровище, хотя нимфеточная пора ее давно миновала: «Я глядел, и не мог наглядеться, и знал — столь же твердо, как то, что умру, — что я люблю ее больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете, или мечтал увидеть на том». Он просит ее уехать с ним, и хотя она отвечает отказом, отдает ей все свои деньги. Да и сама книга его завершается прозрением: вскоре после ее исчезновения Гумберт, оказавшись над горной долиной, слышит доносящиеся снизу голоса играющих детей: «И тогда-то мне стало ясно, что пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты нет рядом со мной, а в том, что голоса ее нет в этом хоре».

Такова «защита Гумберта». Она представляется на редкость убедительной, во всяком случае некоторых из присяжных женского и мужеского пола она определенно убеждает. Завершив пересказ фабулы «Лолиты», Лайонел Триллинг пишет: «Постепенно мы приходим к тому, что прощаем его проступок… Мне определенно не удалось проникнуться нравственным возмущением… Гумберт более чем готов признать себя чудовищем, но мы обнаруживаем, что соглашаемся с ним все в меньшей и меньшей степени»7. Подобно многим читателям, Триллинг принимает лишь ту версию личности Гумберта, которую сам же Гумберт ему и подсунул; он реагирует на красноречие Гумберта, а не на предъявляемые Набоковым доказательства. Позволяя нам увидеть историю Гумберта его собственными глазами, Набоков предупреждает нас: разум обладает силой, позволяющей ему отыскивать рациональные основания для любого вреда, который он причиняет, и чем изощреннее наш разум, тем с большей настороженностью нам следует к нему относиться.

IV

Набоковская оценка Гумберта, данная им вне романа, была резкой: «жестокий и тщеславный негодяй, ухитряющийся выглядеть „трогательным“»8. «Лолита» выдает Гумберта с головой. Тщеславие распирает его. Он похваляется своими взглядами, своей редкой восприимчивостью, своим умом, своей любовью.

Превознося высоту своих критериев, он щедро изливает яд презрения на Валерию и Максимовича, на Шарлотту, на Куильти, на Америку и даже на саму Лолиту. Он мерзко безразличен к жизням других людей. Он женится на Валерии лишь для того, чтобы дать выход сексуальному напряжению. Он издевается над ней, но даже при том, что она ему отвратительна, когда Валерия решает уйти к другому, гордыня Гумберта тут же поднимает свою змеиную голову: «Теперь же я спрашивал себя, стоила ли Валечка (как ее называл полковник) того, чтобы быть пристреленной, задушенной или утопленной. У нее были очень чувствительные руки и ноги, и я решил ограничиться тем, что сделаю ей ужасно больно, как только мы останемся наедине». Женившись на Шарлотте только затем, чтобы подобраться поближе к Лолите, Гумберт с самого начала расчетливо обманывает ее. Он даже подумывает о том, не обрюхатить ли ему Шарлотту, прикидывая, что «продолжительные роды, с основательным кесаревым сечением и разными другими осложнениями, в укромном родильном приюте, этак будущей весной, дадут мне возможность побыть наедине с моей Лолитой несколько недель сряду — и закармливать размаянную нимфетку снотворными порошками».

В нравственном отношении Гумберт — монстр, что и демонстрируется романом во всех подробностях. Одно из чудес этой книги состоит в том, что, предъявляя нам столь убийственные факты, она также развязывает Гумберту руки, позволяя ему переманивать на свою сторону невнимательных читателей, — пока Набоков не открывает им глаза на то, что они, поддавшись влиянию Гумберта, обратились в его соучастников.

Гумберт делает вид, будто его переполняет забота о нравственной чистоте Лолиты, но это не мешает ему вдоволь тискать ее — с оглядкой, чтобы ненароком не попасть в рискованное положение. В «Привале Зачарованных Охотников» он обманом заставляет Лолиту принять снотворные пилюли, чтобы на всю ночь получить ее в полное свое распоряжение. С юридической, формальной, нравственной точки зрения он совершил бы изнасилование, но пилюли не подействовали, не дав ему содеять задуманное. На следующее утро Лолита предлагает Гумберту поиграть в сомнительную игру, которой ее научили в лагере, и он хватается за представившуюся возможность, ничуть не задумываясь о последствиях, хотя уж ему-то известно — девочка и не догадывается, что может повлечь за собой эта игра.

В следующие два года Гумберт манипулирует Лолитой так же, как прежде Валерией и Шарлоттой. Он пользуется ее наивностью, ее страхом перед школой для малолетних преступниц, ее физической слабостью, материальной зависимостью от него. Он старается сделать ее счастливой, но лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы она оставалась в его распоряжении. Он ведет себя нечестно в самом примитивном смысле этого слова — обещая что-либо перед тем, как овладеть ею, и отказываясь от своего обещания сразу после того, как получает желаемое. Он отвратительно настойчив в своих любовных притязаниях, он доводит девочку до немого подчинения, причиняя ей боль и запугивая ее разоблачением, он берет в привычку не обращать внимания на ее состояние, «дабы не расстраивать подлого Гумберта». Он мерзко ревнив. Он законченный лицемер: не разрешая Лолите встречаться с мальчиками одних с ней лет, он тем не менее пытается настоять на том, чтобы она приглашала домой школьных подружек — в качестве «целой стайки девочек-пажей, утешительно-призовых нимфеток, вокруг моей Лолиты». Гумберт твердит, защищаясь, о произвольности любого юридического определения возраста невинности, но в определениях обмана, жестокости и лишения свободы ничего произвольного нет. И понимание того, что Лолиту терзают боль и горе, — а он и это понимание ставит себе в заслугу, — ни в малейшей мере не сказывается на его поведении с нею: он лишь прислушивается «к ее всхлипыванию ночью — каждой, каждой ночью, — как только я притворятся, что сплю».