Инверсии - Иэн Бэнкс

Перрунд спокойно взглянула на него.

— Это тяжелая обязанность, ДеВар.

— Да. И я сожалею, что мне приходится возлагать ее на твои плечи, но положение критическое. Если я чем-нибудь могу помочь тебе, ты только скажи, и я сделаю все возможное.

Перрунд глубоко вздохнула и посмотрела на доску. С неуверенной улыбкой она показала рукой на фигуры между игроками и сказала:

— Ну, твой ход.

Его скупая, печальная улыбка хорошо сочеталась с ее собственной.

23. ДОКТОР

Мы с доктором стояли на пристани. Вокруг царила всегдашняя портовая суета, к которой добавилась сутолока, обычно сопутствующая отплытию в дальнее плавание большого корабля. Галион «Плуг морей» отплывал с ближайшим высоким приливом, менее чем через полколокола, и теперь на борт поднимали последние грузы, а вокруг нас среди бухт канатов, бочек со смолой, наваленных друг на дружку плетенных из ивняка кранцев и пустых тачек разыгрывались слезливые сцены прощания.

— Госпожа, пожалуйста, останьтесь, — молил я ее.

По моим щекам катились жалкие слезы, которые я не пытался скрыть от других.

Лицо доктора было усталым, покорным и спокойным. В ее глазах застыло какое-то надломленное, нездешнее выражение, словно в черном зеве отдаленной комнаты мелькнул кусок льда или разбитое стекло. Шапка была низко натянута на неровно выстриженный скальп. Мне казалось, что она никогда не была так красива. День стоял погожий, дул теплый ветерок, и два солнца светили с двух сторон неба — противостоящие и неравные точки зрения. Я был Зигеном против ее Ксамиса, и отчаянный свет моего желания сохранить ее полностью заглушался подавляющим сиянием ее воли к отъезду.

Она взяла мои руки в свои. Ее глаза с надломленным взглядом в последний раз нежно смотрели на меня. Я постарался смахнуть слезы: если уж мне никогда больше не суждено увидеть ее, то пусть хоть в последний раз увижу четко и ясно.

— Не могу, Элф, прости.

— А я не могу отправиться вместе с вами, хозяйка? — сказал я с еще большим отчаянием в голосе.

Это было мое последнее и самое жалкое представление. Я давал себе зарок ни за что не произносить этих слов, потому что их глупость и ненужность была очевидна. Я уже около половины луны знал, что она уезжает, и за эти несколько дней я испробовал все, зная, что ее отъезд неизбежен, что ни один из моих доводов не окажет никакого действия и будет несоизмерим с тем событием, которое она считала своим поражением. Все это время я хотел сказать ей: «Ну, уж если вы должны уехать, то, пожалуйста, возьмите меня с собой».

Но эти слова были слишком грустны, слишком предсказуемы. Конечно, я должен был их произнести, и, конечно же, я знал, что она мне откажет. Я все еще был мальчишкой, а она — зрелой и умной женщиной. Если бы я отправился с ней, то стал бы для нее вечным напоминанием о том, что она потеряла, какое поражение потерпела. Она будет смотреть на меня, а видеть короля, и никогда не простит меня за то, что я — не он, за то, что я напоминаю ей, как она не добилась его любви, пусть и сумела спасти ему жизнь.

Я знал, что она откажет, если я попрошу, а потому и решил, совершенно твердо, не просить. Ведь должен же я сохранить хотя бы малую частицу самоуважения. Но какая-то воспаленная часть моего мозга твердила: она может ответить «да»! Что, если она ждет твоей просьбы?! Что, если (нашептывал мне соблазнительный, безумный, обманывающийся, сладкий голос) она все же любит тебя и горит желанием взять тебя в Дрезен? Что, если она считает неприличным просить тебя об этом, так как ты порвешь со всем, что знаешь, со всеми, кого помнишь, порвешь, возможно, навсегда, на всю жизнь.

И вот я, как идиот, попросил ее, а она в ответ только сильнее сжимала мои руки и качала головой.

— Я бы взяла тебя, если бы могла, Элф, — тихо сказала она. — Это так мило с твоей стороны, что ты хочешь сопровождать меня. Я всегда буду помнить о твоей доброте. Но я не могу просить тебя последовать за мной.

— С вами я пойду хоть на край света, хозяйка! — воскликнул я, и мои глаза наполнились слезами. Если бы я мог ясно видеть, то бросился бы ей в ноги, обхватил бы ее колени. Но я только повесил голову и гнусавил как ребенок: — Пожалуйста, хозяйка, пожалуйста, хозяйка. — Я рыдал и уже не мог даже сказать ей то, что хотел, — чтобы она осталась или взяла меня с собой.

— Ах, Элф, я так крепилась, чтобы не расплакаться, — сказала она, обняла меня и прижала к себе.

Наконец-то ее руки держали меня, прижимали к груди, наконец-то мне было дозволено обнять ее, почувствовать ее тепло и силу, обхватить эту твердую мягкость, вдохнуть свежий запах ее тела. Она прижалась подбородком к моему плечу, а я — к ее. В перерывах между рыданиями я чувствовал, как сотрясается ее тело — она теперь тоже плакала. В последний раз я стоял так близко к ней (бок о бок, моя голова на ее плече, ее голова — на моем) в камере пыток половиной луны ранее, когда к нам ворвались стражники с известием, что мы нужны — король умирает.

Король и в самом деле умирал. Страшная болезнь, неизвестно откуда взявшаяся, внезапно поразила его во время обеда, устроенного в связи с неожиданным и тайным прибытием герцога Кветтила. Король Квиенс замолчал на полуслове, уставился перед собой пустым взором и затрясся. Глаза его закатились, он осел на своем сиденье и потерял сознание, а кубок с вином выпал из его руки.

На пиру был Скелим, доктор Кветтила. Ему пришлось вытащить язык изо рта короля, иначе тот немедленно задохнулся бы. Короля положили на пол. Он был без сознания и конвульсивно дергался, а все присутствующие суетились вокруг него. Герцог Кветтил попытался было взять все в свои руки и приказал страже всюду выставить посты. Герцог Улресил ограничился тем, что просто смотрел, а герцог Вален сидел на своем стуле, бормоча что-то под нос. Начальник стражи Адлейн поставил стражника рядом с креслом короля, чтобы никто не прикасался к его блюду и графину, из которого тот пил, — вдруг короля пытались отравить.

В разгар всей этой суеты прибыл слуга с известием, что герцог Ормин убит.

Когда я пытался представить себе эту сцену, мысли мои странным образом все время обращались к тому вестнику. Слуга редко доставляет такие чудовищные новости сильным мира сего. А тот, кому доверили известие исключительной важности — о том, что один из фаворитов короля убил одного из герцогов, — может считать себя удостоенным немалой чести. Ах, как это должно быть досадно — прийти с такой вестью и обнаружить, что она не имеет особого значения ввиду событий, разворачивающихся перед тобой.

Впоследствии я с усердием, хотя и не без осторожности, расспрашивал слуг, находившихся в тот вечер в обеденном зале, и они говорили, что даже тогда обратили внимание: некоторые из гостей за столом повели себя при этом известии вовсе не так, как должны были повести. Возможно, это объяснялось внезапной болезнью короля. Но слуги тем не менее говорили мне, что у них создалось впечатление, будто начальник стражи и герцоги Улресил и Кветтил ждали этой новости.