Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Усмешка частенько появлялась потом на лице Асквита. Он слишком долго продержал всех в неведении о том, что король дал торжественное обещание, и когда объявил об этом, оппозиция почувствовала себя преданной. Премьер-министра обвиняли в том, что он сбивает страну с правильного пути, что он обвел нового монарха вокруг пальца и вовлек его в унизительную для его положения политическую игру. Одним из самых ярких критиков готовящегося закона стал Ф.Э. Смит. В понедельник 24 июля он устроил в палате общин грандиозное шоу, которое могло бы затмить и костюмированный бал в «Кларидже», хотя на этот раз Ф.Э. явился в обычном делом костюме. Заднескамеечники тори бурно поддерживали его. И этот спектакль был намного более шумным, чем костюмированный бал.

В тот июльский день Лондон накрыла волна духоты и нестерпимого зноя. Члены кабинета изнемогали от жары, когда Асквит встал, чтобы произнести послеобеденную речь по вопросу о парламентском билле. Он приехал на заседание парламента с Даунинг-стрит в открытом автомобиле вместе с Уинстоном в сопровождении Марго и Вайолет. На улице выстроились толпы сочувствующих. Когда Марго и Вайолет поднялись на галерею для леди, то и там все было заполнено до отказа. Многие женщины в состоянии волнения даже встали со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее.

Но как только Асквит открыл рот, Ф.Э. Смит и Линки Сесил вскочили и начали перекрикивать премьер-министра. Половину из того, что они сказали, понять было невозможно, потому что ропот поднялся со всех сторон. Однако сквозь шум и крики Смит все же сумел прокричать, что «правительство привело к полной деградации политическую жизнь в стране». Сесил своим пронзительным голосом все время то призывал всех «к порядку», то выкрикивал бессвязные фразы вроде «проституирование общепринятых парламентских правил». Наверное, с полчаса Ф.Э. и Линки продолжали в том же духе, причем к ним присоединились остальные тори, выкрикивавшие Асквиту «диктатор» и тому подобные оскорбления. Премьер-министр, кому так и не дали высказаться, вынужден был сесть. Лорд Хью пришел в такое неистовство, что казалось вот-вот и его нервная система не выдержит напряжения: лицо его исказилось, а тело изогнулось под каким-то невероятным углом.

В момент короткой паузы член лейбористской партии Уилл Крукс услышал, как Линки говорит: «Многих людей обвинили бы уже давно даже за половину того, что благородный лорд сделал сегодня».

И без того взмокшие от пота Марго и Вайолет пришли в ужас из-за бешеного нападения, которому подвергся Асквит. Сесил не просто покраснел, он почти побагровел от прилива чувств, и Вайолет позже напишет, что тот «выглядел настолько же отвратительно, как бабуин или эпилептик на грани припадка или как все суфражистки вместе взятые». Марго настолько вывели из себя действия Смита и Сесила (она назвала их «скотами», а потом почему-то «евнухами»), что она отправила записку министру иностранных дел сэру Эдварду Грею, сидевшему рядом с ее мужем, с просьбой положить конец этому бесчеловечному и унизительному представлению.

Еще с тех пор, когда Кэмпбелл-Баннерман занимал премьерское кресло, Грей пользовался всеобщим уважением, может быть, отчасти из-за того, что в отличие от Черчилля никогда не вступал ни с кем в жаркие споры и не устраивал представлений из своих речей. Он оставлял впечатление человека щепетильного, руки его были чисты, ни в каких закулисных интригах он не был замешан, не принимал участия в «драках не по правилам», столь свойственных многим политикам. Благодаря этим качествам сэра Эдварда Грея, один из журналистов написал о нем: «Мужские страсти, базарные крики, неистовство споров его не касались. Он всегда держался в стороне от них в некоторой изоляции, исполненной степенного величия».

Вот почему Марго инстинктивно обратилась именно к нему, чувствуя, что только он в состоянии навести порядок в парламенте. Позже она вспоминала: «Я быстро нацарапала ему записку и отправила ее вниз с нашей душной галереи: «Они должны прислушаться к твоим словам, — ради бога, помешай им передраться между собой как кошки с собаками!»

И они действительно прислушались к его словам. После того, как Асквит встал, а затем вынужден был сесть, после того, как Бальфур пытался призвать всех к порядку, Грей в своей сдержанной манере сделал замечание оппозиции. Некоторые из нарушителей спокойствия еще пытались вскинуться, но таких было совсем немного, а все прочие сразу замолчали.

«Еще никогда, — начал Грей, — ни один лидер партии, располагающей большинством в палате общин, — не пользовался таким благородным личным уважением и такой же всеобщей политической поддержкой, как мой достопочтенный друг премьер-министр… Достопочтенные члены палаты от оппозиции легко могут представить себе, насколько менее сильными станут эти чувства после той сцены, которую мы здесь наблюдали. Хотя это была персональная неучтивость в отношении достопочтенного джентльмена, премьер-министра, она возмутила каждого из нас».

Когда Грей сел, Ф.Э. вскочил и попытался возобновить дебаты, но его заставили замолчать, и заседание было объявлено закрытым из-за беспорядка. В коридоре Марго бросилась к сэру Эдварду и обняла его, словно рыцаря былых времен, только что сразившего страшного дракона. «Я встретила Эдварда Грея, в тот момент, когда он вышел из зала, — вспоминала Марго. — И когда я прижала губы к его руке, его глаза наполнились слезами». Но премьер-министр не ждал помощи Грея, он считал, что с политической точки зрения было бы намного вернее дать возможность Линки и Ф.Э. выразить несогласие от лица тори. Однако Марго, склонная к мелодраматическим эффектам, предпочитала думать, что ее Генри был спасен от дальнейшего унижения неустрашимым министром иностранных дел».

Что касается Черчилля, то, с одной стороны, ему было жаль, — вместо того, чтобы приводить серьезные аргументы, оппозиционеры «устроили беспорядок», а, с другой, он не без удовольствия наблюдал за тем, как Линки, его старый друг из числа хулиганов, и Ф.Э. подняли такой гвалт. Либералы не сомневались — несмотря на то, что на этом заседании их лидеру не дали говорить, парламентский билль все равно пройдет тем или иным способом. У них для этого хватало голосов. А если нет, тогда король посвятит в пэры столько членов Либеральной партии, сколько ей понадобится для достижения преимущества в палате лордов. Среди тех, кого Асквит намеревался удостоить почетного звания, был, например, писатель Томас Харди.

Несмотря на возражения и поднятую шумиху, в августе закончилось давно наследуемое право лордов накладывать вето. Теперь землевладельческая аристократия не могла застопорить работу нижней палаты парламента. Правда, за ними оставили возможность отсрочить на два года утверждение любых законов, за исключением тех, что касались денежных вопросов. Таким образом, лордов из двенадцатого столетия втолкнули в двадцатый век. Но либералы старались по пути хорошенько пнуть их, задевая самолюбие наделенных властью людей. И теперь многие из этих «раненых» оппонентов искали случая, чтобы отомстить за свое поражение и ответить ударом на удар.