Сборник коротких эротических рассказов - Коллектив авторов

Галиани: Фанни, ко мне плотнее, отдайся мне всем телом … вот так! Моя радость! Вот, вот, как ты дрожишь дитя… ага, ты сдаешься.

Фанни: Это дурно… это дурно… вы меня губите … я умираю.

Галиани: Прижми меня, моя любовь… прижми сильнее. Как ты хороша… ты наслаждаешься, ты счастлива? О боже!

Это было зрелище безумия. Графиня с горящими глазами, извиваясь, бросилась на свою жертву, скорее испуганную, чем возбужденную. Их телодвижения и порывы не останавливались, огненные поцелуи заглушали крики и вздохи. Кровать хрустела от исступленных толчков графини. Вскоре изнуренная, ослабевшая Фанни раскинула руки, побледневшая она лежала, как прекрасная покойниц а…

Графиня была в бреду. Наслаждение ее убивало, не завершаясь удовлетворением. Обезумевшая она кинулась на ковер среди комнаты и, катаясь, принимала сумасбродные бесстыдные позы, пальцами пытаясь вызвать уходящее наслаждение. При этом зрелище мой разум помутился. Одно мгновение мною владело отвращение и негодование, мне хотелось появиться перед графиней и обрушить на нее всю тяжесть презрения, но чувства мужчины преодолели рассудок.

Сбросив одежду, разгоряченный, я устремился к прекрасной Фанни. Прежде чем она поняла, что подверглась новому нападению, я, ликуя, почувствовал, как подо мною отвечая каждому моему движению, колеблется и дрожит ее гибкое тело. Стискивая ее язычок, колючий и обжигающий, я скостил ее ноги своими и наши души слились. Уничтоженный, потерянный в объятиях Фанни, я не почувствовал яростного натиска графини.

Приведенная в себя моими восклицаниями и вздохами, она, охваченная яростью пыталась силой оторвать меня от моей подруги… пальцы и зубы ее впились мне в тело.

Двойное соприкосновение с телами, пылающими страстной жаждой, только удвоило мое желание.

Я был охвачен пламенем. Сохраняя свое положение властелина над телом Фанни, я в этой борьбе трех тел, смешавшихся, скрестившихся, сцепившихся друг с другом, достиг того, что крепко стиснув бедра графини, я держал их развернутыми над своей головой.

— Галиани, ко мне, опирайся на руки и двигайся вперед!

Галиани поняла меня и я смог свободно вздохнуть и сунуть свой быстрый пожирающий язык в ее воспаленное тело.

Фанни в забвении ласкала трепещущую грудь, качавшуюся над ней. Очень быстро графиня была побеждена и усмирена.

Галиани: Какой огонь вы зажгли! Это слишком… пощадите… о! Мое сердце, боже, я задыхаюсь…

Тело графини тяжело откатилось в сторону. Фанни в безумном восторге вскинула руки мне на шею, обвилась вокруг меня и, прижавшись телом, скрестила ноги у меня за спиной.

Фанни: Дорогой мой… ко мне… весь ко мне… ох… я чувствую, что куда-то погружаюсь…

И мы остались распростертыми друг на друге, оцепеневшими, неподвижными, с полуоткрытыми ртами, едва дыша.

Понемногу мы пришли в себя. Все трое поднялись. С минуту в отупении смотрели друг на друга. Удивленная, устыдившаяся своего состояния, графиня, поспешно прикрылась. Фанни спряталась под простыней, потом, как ребенок, осознавшая свой поступок, который стал уже непоправим, горько заплакала, а графиня обратилась ко мне с едким упреком:

— Сударь, вы для меня отвратительная нечаянность. Ваш поступок — само бесчестие и подлость. Вы заставляете меня краснеть.

Я попытался защищаться. Но графиня не позволила мне раскрыть рта.

— О, знаете, сударь, женщина не простит тому, кто использовал ее слабость.

Я как мог оправдывал себя пагубной непреодолимой страстью к ней, страстью, которую она своей холодностью довела до отчаяния, побудившего к хитрости и даже — насилию.

— Кроме того, — добавил я, — можете ли вы допустить, что используете во зло допущенную слабость. Я виноват, но не думайте о безумии, овладевшем моим сердцем, и лучше не думайте ни о чем, кроме наслаждения, которое может быть потеряно сейчас же.

Пока графиня притворялась возмущенной, прятала голову в руках, я обратился к Фанни со словами:

— Воздержитесь от слез в наслаждении. Думайте только о блаженной сладости, соединившей нас, пусть она останется в вашей памяти счастливо гармонией. Клянусь, что никогда не испорчу памяти моего счастья, разглашением посторонним людям!

Гнев утих, слезы высохли, незаметно мы снова сплелись все трое, состязаясь в шалостях, поцелуях и ласках.

— О, мои прекрасные подружки. — воскликнул я, — пусть никакая боязнь вас не омрачает. Отдадимся друг другу до конца! Может быть эта ночь будет последней… посвятим же ее одной радости жизни!

Галиани воскликнула: Жребий брошен! К наслаждению! Фанни, сюда! Поцелуй же. Ну, дурочка, не смущайся. Дай мне тебя покусать. Я хочу вдохнуть тебя до самого сердца… Алоиз, к делу! О, вы великолепный зверь! Каким богатством вас наделила природа!

— Вы этому завидуете, Галиани? Так я начну с вас. Вы пренебрегали этим наслаждением? Теперь, отведав, вы его благословляете! Лежите, лежите и выставляйте мишень для моего нападения. Ах, сколько красоты в вашей позе! скорее Фанни сцепитесь ногами с графиней, введите сами мое оружие бейте в цель! Галиани:… а… а вы делаете успехи.

Графиня качала бедрами, как бешеная, более, впрочем, занятая поцелуями Фанни, чем моим стараниями.

Я воспользовался одним движением, которое все спутало и быстро опрокинул Фанни на графиню.

В одно мгновение мы смешались все трое погрузившись в море наслаждений.

Галиани: Что за прихоть, Альоиз! Вы внезапно отвернулись от врага… о, я вас прощаю. Вы поняли, что не стоит терять времени с бесчувственной.

Что делать — это мое печальное свойство — разлад с природой. Я желаю и чувствую только ужасное и чрезмерное. О, это страшно! Доходить до изнурения, до потери рассудка в самообмане. Всегда желать и никогда не знать удовлетворения.

Во всей речи слышалась такая жалоба, такое живое выражение безнадежного отчаяния, что я почувствовал себя крайне взволнованным. Эта женщина, делая зло, страдала сама.

— Может быть это состояние проходящее, Галиани? Может быть вы слишком поддались влиянию губительных книг?

— О, нет, нет, слушайте… и она начала рассказ своей жизни.

— Я была воспитана в Италии теткой, оставшейся вдовой в очень раннем возрасте. До 15 лет я, кроме религии, ничего не знала, я молилась только об избавлении от мук ада. Этот страх был внушен мне теткой, не смягчавшей его ни малейшим проявлением нежности. Единственным удовольствием моей жизни был сон, дни же протекали очень грустно. Иногда, по утрам, тетка брала меня в свою постель и стискивала меня внезапно в объятиях порывисто и судорожно. Она извивалась, запрокидывала голову и, обмякая, вдруг начинала бешено смеяться. Испуганная, я смотрела на нее не двигаясь, говоря себе, что ею овладела падучая болезнь.