Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    Автократор сдержанно рассмеялся:

    - Да, в коварстве тебе не откажешь, милая супруга… Все вы, женщины, одинаковы. Почему мы вас любим?

    - Потому что не любить нас было бы ещё хуже, чем любить.

    - Я скажу, почему: потому что вы своими действиями и мыслями, не похожими на мужские, без конца озадачиваете нас. Где загадка, там и интрига. Без интриги жить скучно.

    - Все мы лицедеи - в большей или меньшей степени. Женщины, естественно, в большей.

    - Ты вообще искусная лицедейка.

    - Жизнь - сплошное лицедейство, не так ли? Балаган. Цирк. Античный театр.

    - Да, у каждого своя роль. Сами себе Еврипиды, Эсхилы и Софоклы.

    - Или Аристофаны…

    Он ударил себя по коленкам:

    - Что же, разыграем комедию под названием «Антонина против Велисария»? Шлюха против героя?

    - Значит, отзываешь его из Лазики?

    - Я сегодня же составлю указ.

    - Ты не пожалеешь об этом.

    Проводив жену взглядом, он подумал: «Что она замышляет в конечном итоге? Только ли из дружественных чувств к Антонине так себя ведёт? Или планы её направлены на моё устранение? - Император потёр виски. - Неужели же Феодора всё-таки умнее меня? Что хитрее и изворотливее, безусловно. Но умнее ли? Кто же победит в нашем единоборстве? И единоборство ли это? - Царь вздохнул. - Надоело всё! Государство, законы, подданные, войны… Но Господь, словно драматург, предназначил мне роль исапостола… Надо соответствовать. И тогда моей славе не будет равных на земле!»

    А императрица, уходя из покоев императора, внутренне торжествовала: «Петра, Петра, милый мой дурашка!… Не Господь, но я помыкаю тобой, как мне это выгодно. Захочу - и тебя не будет на престоле… Вырос внук. А у Велисария подрастает дочка. Их союз был бы мне полезен. Год, другой, и о свадьбе можно ставить вопрос всерьёз. Анастасий, воспринявший идеи монофиситства, мог бы сделаться продолжателем дела тёзки - Анастасия Дикора. И тогда мы отменим постановления Халкидона, возведём Апостольскую Церковь в ранг государственной. - Голова её слегка закружилась. - Ах, проклятая слабость, посещающая меня всё чаще!… Если верить гаданию (а ему не верить нелепо), мне осталось жить около семи лет. Я должна успеть воплотить задуманное. А иначе Бог мне этого не простит. И накажет за прежние прегрешения».

    Убежавшего из Руфининаны Иоанна Каппадокийца взяли в храме Зачатья Святой Анны в Халкидоне. По тогдашним правилам, человек, укрывшийся в церкви, был неприкосновенен. Но гвардейцы Маркелла, посланного вдогонку за эпархом двора, церемониться не стали - окружив собор, пригрозили его поджечь, если Иоанн им не сдастся. Настоятель храма умолял беглеца не упорствовать, покориться власти. Тот подумал и согласился.

    Арестанта переправили в город Кизик, что на южном берегу Мраморного моря (центр провинции Геллеспонт), а затем в предместье Артаке, под началом епископа Евсевия, принудительно постригли в пресвитеры под именем Петра. Тут произошёл знаменательный эпизод. Иоанн находился в той же хламиде простолюдина, бывшей на нём во время тайного свидания с Антониной, а его после пострига полагалось облачить в платье инока. Но обряд посвящения проходил столь поспешно, что, увы, приготовить рясу не успели. И тогда Евсевий приказал брату во Христе Августу снять с себя верхнюю одежду и отдать свежеобращённому чернецу. Так сбылось предсказание ворожеи, что Каппадокиец «будет облачен в одеяния Августа». Только думали, что Август - это один из титулов императора, а на самом деле оказался именем рядового монаха…

    Пребывание Петра-Иоанна в Кизике длилось полтора года. Привыкал он трудно - после роскоши прежней жизни, частых возлияний, многодневных пиров и любви наложниц переход к аскезе был мучителен и болезнен. Да к тому же под бдительным оком отца Евсевия. Несмотря на высокий сан, низменные страсти одолевали епископа - с вожделением он третировал бывшего могущественного эпарха, унижал и мучил. Заставлял носить вериги и власяницу, запирал в часовне на ночь, чтобы тот молился, запрещал есть скоромное даже и не в пост. Но Каппадокиец терпел, не роптал и смиренно сносил новые и новые изощрённые издевательства. Впрочем, слухи об их враждебных отношениях в городе ходили невероятные, вроде: вроде Иоанн чуть ли не с ножом бросался на притеснителя и едва не зарезал; вроде Иоанн плюнул как-то на платье священнослужителя; а ещё допускал в его адрес совершенно недопустимые выражения. Это было чистейшей воды вымыслом, но народ не любил Евсевия за его стремление принудить всех монофиситов отказаться от своих взглядов (а монофиситов в Кизике было большинство) и поэтому с удовольствием приписывал Каппадокийцу мнимый бунт против иерарха.

    Между тем недовольство епископом в Кизике росло, и однажды после праздника и ристаний на ипподроме группа молодых прасинов («зелёных»), возбуждённых зрелищем скачек и разгорячённых выпитым вином, поздно вечером, проходя по соборной площади и увидев выходящего из храма ненавистного настоятеля епархии, налетела на него, кто-то полоснул Евсевия ножом по горлу, и все убежали. Иерарх упал и, истёкши кровью, скончался.

    Подозрение сразу пало на несчастного Петра-Иоанна. Местные власти его арестовали, бросили в тюрьму и пытали, но пресвитер стойко переносил мучения и, конечно, не сознавался в том, что не совершал. Дело дошло до Константинополя. По приказу монарха в Кизик была направлена специально созданная комиссия из пяти сенаторов. Разбирательство длилось больше месяца. Прибывшие вельможи, ненавидевшие прежнего эпарха двора за его крутые действия по взиманию с богачей налогов, вместо объективного расследования налегли на пытки с удвоенной силой. Но и тут израненный, измордованный, с вырванными ноздрями, переломанными рёбрами и расплющенными пальцами, Каппадокиец на себя наговаривать не стал. В результате доказать веско, что убил Евсевия именно он, так и не смогли. Но и оправдательный вердикт комиссию не устраивал. И тогда пришли к компромиссу: арестанта не умерщвлять, не калечить, а отправить на жительство в дальние края - и конкретно в город Антикополь, что в провинции Фиваида в Египте - по течению Нила. По дороге тоже поглумились немало: ехал Каппадокиец голый, только в грубом плаще за несколько оболов [31], и везде, где корабль приставал к берегу, стража заставляла несчастного побираться у местных - клянчить хлеба и денег. Исхудавший, сломленный физически и морально, бывший друг императора, оказавшись в пункте своего назначения, наконец-то смог как следует выспаться и заняться врачеванием ран. Впереди у него были годы ссылки…

    Разумеется, Евфимия с болью в сердце переживала случившееся с отцом. И однажды, собравшись силами, слёзно попросила императрицу о смягчении участи своего родителя. Феодора изобразила на лице возмущение:

    - Ах ты, маленькая мерзавка! Как ты смеешь произносить в моём присутствии имя этого негодяя?

    Дочка Иоанна, стоя перед ней на коленях и пылая щеками, тем не менее ответила твёрдо:

    - «Этот негодяй» дал мне жизнь. Не могу не похлопотать за него.

    Василиса её перебила:

    - Знаю, знаю, кто он такой. Тут гордиться нечем. Ты должна быть довольна тем, что подобные, порочащие тебя родственные связи не явились поводом для твоей отставки…

    - Я, конечно, вам благодарна…

    - …и не требую, чтобы ты от него отреклась публично.

    - От души признательна…

    - Ничего иного сделать для тебя не могу.

    - Понимаю, ваше величество.

    - А ещё повторишь подобные просьбы - удалю из дворца и разжалую из придворных дам. Да и Фотия отставлю от Анастасия.

    - Навсегда смолкаю, ваше величество.

    - Кстати, передай мужу, что хотела бы его видеть. Пусть приходит завтра.

    - Передам непременно.

    Молодой человек, узнав от жены о желании василисы, сразу огорчился:

    - Значит, снова пошлёт в Пентаполис. Видимо, решила с сыном помириться.

    - Я не ведаю, с чем это связано, - отвечала Евфимия. - Но не за отцом - совершенно точно; государыня и слышать о нём не хочет.

    - Потому что ненавидит его.

    - Просто удивительно: тятя столько сделал для правящего семейства, столько денег выручил, на которые и Святую Софию отстроили, и полмира завоевали… В благодарность - унижение, пытки, ссылка!

    У супруга на висках вздулись вены:

    - Ничего удивительного: тот, кто близок к власти, должен понимать, что в любой момент может превратиться из любимца в противника. Милость сильных мира сего слишком переменчива.

    - Как несправедливо заведено!

    - Мир несправедлив, моя дорогая. А уж мир дворцовых интриг тем паче.