Современный Английский детектив - Чарльз Сноу

К вечеру голова у меня просто разламывалась, и по временам я погружался в кошмарный сон. Мне казалось, что все мои члены отрываются под действием страшной тяжести, и я просыпался весь мокрый от страха и принимался двигать пальцами на руках и ногах, чтобы убедиться, что они на месте. Но едва только их прикосновение к простыням вливало в меня чувство облегчения, как я тут же снова погружался в дикий кошмар. Цикл из этого долгого забытья и короткого пробуждения повторялся вновь и вновь, пока я вообще не перестал соображать, что было реальностью, а что сном.

Эта кошмарная ночь до такой степени измучила меня, что, когда утром доктор Митчем вошел в палату, я стал упрашивать его, пусть он только даст мне убедиться, что мои руки и ноги на самом деле при мне. Не говоря ни слова, он откинул одеяло, взял мои ноги и слегка приподнял, чтобы я мог их видеть. С руками я проделал это самостоятельно, поглядел на них и переплел пальцы, сложив руки на животе. После этого я почувствовал себя полным идиотом: надо же было так перепугаться.

Доктор Митчем стал меня успокаивать. Он сказал, что повышенная нервная возбудимость естественна для человека, который столько времени был без сознания, и меня это не должно тревожить.

— Даю вам слово, что у вас нет никаких повреждений, о которых бы вы не знали. У вас целы все внутренние органы, хирургического вмешательства не потребовалось. Через три недели вы будете как новенький. Разве что, — добавил он, — останется небольшой шрам на лице. Мы сделали несколько стежков под левым глазом.

Поскольку я и раньше не был писаным красавцем, меня это не волновало. Я поблагодарил его за снисходительность, и он накрыл меня одеялом. Его суровое лицо внезапно осветилось лукавой улыбкой, и он сказал:

— Впрочем, вчера вы убеждали меня, что у вас нет ничего серьезного и что вы намерены сегодня встать с постели, если я правильно понял.

— Подите вы, — тихо сказал я, — завтра встану.

Встал я в четверг, а в субботу утром выписался, чувствуя себя гораздо слабей, чем хотел бы признаться, но тем не менее в отличном настроении. Отец, собиравшийся уезжать утром в понедельник, заехал за мной и отвез к Сцилле.

Сцилла и Полли только прищелкнули языком, когда я вылез из «ягуара» и двинулся на одной четверти моей обычной скорости, и обменялись сочувственными замечаниями, видя, как я осторожно поднимаюсь по ступенькам крыльца. Но юный Генри, кинув на меня мгновенный, все понимающий взгляд, которым он уловил и мое черно-желтое лицо и длинный, только что зарубцевавшийся шрам поперек щеки, приветствовал меня вопросом:

— Пришельцы из космоса? А им тоже досталось?

— Пойди прочисть себе мозги, — сказал я, и Генри восхищенно осклабился.

В семь часов вечера, когда детей отправили спать, позвонила Кэт. Сцилла и мой отец решили спуститься в погреб за вином, оставив меня одного в гостиной.

— Ну как? — спросила Кат.

— Заштопали на совесть, — сказал я. — Спасибо вам за письмо и за цветы.

— Цветы — это идея дяди Джорджа, — сказала она. — Я было заикнулась, что цветы — это уж очень похоже на похороны, но он чуть со смеху не лопнул, так это ему показалось забавно. Я, по правде говоря, не видела в этом ничего сметного, особенно когда позвонила миссис. Дэвидсон и сказала, что до похорон и вправду было рукой подать.

— Ерунда, — сказал я. — Сцилла преувеличивала. И ваша это была идея или дяди Джорджа, все равно спасибо за цветы.

— Наверно, я, должна была послать лилии, а не тюльпаны, — засмеялась Кэт.

— В следующий раз вы сможете прислать лилии, — сказал я, наслаждаясь звуками ее неторопливого, чудесного голоса.

— Господи боже мой! Неужели будет еще следующий раз?

— Теперь уж непременно, — сказал я весело.

— Ну что же, — сказала Кэт, — я оставлю постоянный заказ на лилии в цветочном магазине.

— Я люблю вас, Кэт, — сказал я.

— Должна признаться, — радостно ответила она, — приятно слышать, когда люди это говорят.

— Люди? Кто это еще говорил? Когда? — спросил я, боясь худшего.

— Ну, — сказала она после крошечной паузы, — правду сказать, это говорил Дэн.

— О!

— Не ревнуйте, — сказала она. — Вот и Дэн таком же. Он тоже делается мрачным, словно гроза, когда слышит ваше имя. Вы оба совсем мальчишки.

— Так точно, мадам, — сказал я. — Когда я увижу вас? Мы условились встретиться в Лондоне, и, прежде чем она повесила трубку, я еще раз сказал, что люблю ее. Я уже собирался повесить трубку, когда вдруг услышал в телефоне совершенно неожиданный звук — короткое хихиканье. Мгновенно подавленное, но совершенно определенное хихиканье.

Я знал, что она уже повесила трубку, но я сказал в немой телефон перед собой:

— Подождите минутку, Кэт, я… э… хочу вам кое-что прочесть… Из газеты. Подождите, я сейчас найду.

Я положил трубку на стол, осторожно вышел из гостиной и поднялся по лестнице наверх, в спальню Спилли.

Там они и стояли, негодяи, сбившись в Преступную шайку возле отводной трубки: Генри прижимал трубку к уху, Полли наклоняла голову поближе к нему, а Уильям серьезно глядел на них, открыв рот. Все трое были в пижамах и халатах.

— Ну, и чем вы, по-вашему, занимаетесь? — сказал я сурово.

— Ох, черт! — сказал Генри, роняя трубку на постель, словно она обожгла ему руки.

— Аллан! — сказала Полли, густо покраснев.

— Давно вы подслушиваете? — спросил я.

— По правде говоря, с самого начала, — сказала Полли смущенно.

— Генри всегда подслушивает, — сказал Уильям, явно гордясь своим братом.

— Заткнись, — сказал Генри.

— Вы маленькие негодяи, — сказал я. Уильям казался обиженным.

— Но Генри всегда подслушивает, — повторил он. — Он всех подслушивает. Он все проверяет, ведь это же хорошо? Генри все время всех проверяет, правда. Генри?

— Заткнись, Уильям, — сказал Генри, красный и злой.

— Значит, Генри всех проверяет? — сказал я, сердито нахмурив брови.

Генри смотрел на меня, пойманный, но не раскаивающийся.

Я подошел к ним, но проповедь на тему о святости личных тайн, которую я собирался им произнести, внезапно вылетела у меня из головы. Я остановился, осененный догадкой.

— Генри, сколько времени ты подслушиваешь чужие разговоры по телефону? — спросил я кротко. Он настороженно посмотрел на меня.

— Да уже порядочно, — сказал он наконец.

— Дни? Недели? Месяцы?

— Века, — сказала Полли, приободрившись, заметив, что я больше не сержусь.

— Ты когда-нибудь подслушивал разговоры отца? — спросил я.

— Часто, — ответил Генри.

Я замолчал, изучая этого славного, смышленого малыша. Ему было, только восемь лет, и я отдавал себе отчет в том, что, если он знает ответы на вопросы, которые я ему собирался задать, он все поймет, и это вечным ужасом останется у него на всю жизнь.

— Твой отец никогда не разговаривал с человеком, у которого вот такой голос? — Я произнес хриплым полушепотом: «Кто у телефона? Майор Дэвидсон?»

— Слышал, — ответил Генри без колебания.

— Когда это было? — спросил я, стараясь сохранить спокойствие. Это мог быть тот самый разговор, о котором Билл упомянул вскользь как о шутке и смысл которого тогда не дошел до Пита.

— Это был последний папин разговор, который я слушал, — сказал Генри деловым тоном.

— А ты помнишь, что говорил этот голос? — спросил я, заставляя себя говорить спокойно и мягко.

— Ну да, это была Шутка. Это было за два дня до того, как папа разбился, — просто сказал Генри. — Мы как раз шли спать, вот как сейчас. Зазвонил телефон, я подкрался сюда и стал слушать. Этот человек со странным голосом и говорит: «Вы будете в субботу скакать на Адмирале, майор Дэвидсон?» И папа сказал, что будет, — Генри замолчал, а я ждал в надежде, что он вспомнит остальное. Он зажмурился, стараясь сосредоточиться, потом продолжал:

— Дальше человек вот таким голосом сказал: «Вы не должны выиграть на Адмирале, майор Дэвидсон». — Генри изобразил, как хрипел голос. — Тут папа засмеялся, а человек говорит: «Я заплачу вам пятьсот фунтов, если вы обещаете мне, что не выиграете». А папа сказал; «Идите к черту», — и я чуть не захохотал, потому что он всегда говорил мне, что так выражаться нельзя. Тогда шепчущий человек сказал, что не хочет, чтобы Адмирал выиграл, и что Адмирал упадет, если папа откажется не выигрывать, а папа сказал: «Вы, наверно, сумасшедший», — и положил трубку, и я выскочил обратно в мою комнату, чтобы, если папа поднимется, он не увидел, что я подслушиваю.

— Ты что-нибудь говорил об этом отцу? — спросил я.

— Нет, — ответил он честно. — В этом главная трудность, когда подслушиваешь. Нужно быть очень осторожным, чтобы не выдать, что ты слишком много знаешь.

— Да, понимаю, — сказал я, стараясь не улыбнуться. Потом я увидел, как в глазах Генри что-то мелькнуло, когда он осознал значение того, что он слышал. Он сказал быстро: