Драконы Вавилона - Майкл Суэнвик

— Домо аригато[75].

— Денада[76],- откликнулся Салем Туссен и тут же удивленно спросил: — А что это там за шум?

Джими Бигуд открыл окно, и они увидели, что улица внизу запружена хайнтами. И все они смотрели вверх, на здание. Заметив в окне движение, хайнты начали скандировать:

— Дай-те нам ца-ря, дай-те нам ца-ря!

— Мать твою так, — сказал Дохлорожий.

— Слышишь, мальчик? — спросила лисица. — Это они тебя так любят. Выйди на балкон и помаши им ручкой.

Как ни странно, эта демонстрация преданности ввергла Вилла в тоску.

— Ну чего это их так волнует? — спросил он всех и никого. — Разве в те времена, когда Вавилоном, Вавилонией и Присовокупленными территориями правил царь, было хоть на йоту лучше? Ну с какой такой стати те, кто никогда не видел от монархии ровно ничего хорошего, приветствуют ее восстановление?

— Дай-те нам ца-ря.

— Его Отсутствующее Величество являет собой воплощение справедливости, — объяснил Салем Туссен. — Поэтому более чем естественно, что все честные граждане жаждут его возвращения, а те, кто их эксплуатирует, боятся. — Один из его золотых зубов жарко сверкнул на солнце. — И эта сцена наглядно подтверждает, что все мои избиратели суть порядочные граждане.

— Дай-те нам ца-ря, дай-те нам ца-ря.

Все это время Джими Бигуд дергал высокое, до пола, окно, выходившее на маленький захламленный балкон. Теперь его труды увенчались успехом: окно с треском распахнулось.

— Ты надел бы этот свой колпак, — посоветовал Виллу Туссен. — А потом выйди, чтобы они на тебя посмотрели.

Вилл вышел на балкон с чувством, близким к головокружению, и увидел внизу, на улице, море запрокинутых лиц. Не придумав ничего содержательнее, он вскинул руку.

Толпа взорвалась криками и аплодисментами, заморгали слепящие вспышки фотокамер. Волна любви, кипевшая на улице, захлестнула Вилла и понесла, наполнила его невероятной энергией. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы поднять автобус, достаточно ловкости, чтобы ходить по воде. Это было изумительное, незнакомое чувство. Он поворачивался то налево, то направо, махал то одной рукой, то другой и все улыбался, улыбался, улыбался, как слабоумный. Скажи ему прежде, что такое возможно, он бы никогда не поверил.

Но по прошествии какого-то — до обидного малого — времени чьи-то руки схватили его за плечи и втащили назад в кабинет. Он задыхался и хватал ртом воздух. А потом из тумана выплыло лицо Салема Туссена, и тот явно что-то говорил.

— Да послушай же ты! — Олдермен встряхнул Вилла за плечи. — Слышишь или нет? Я сказал Дохлорожему, чтобы подогнал машину. Нужно вытаскивать тебя отсюда. Это дело, — он повернулся к лисице, — слишком уж склизкое, чтобы мне напрямую с ним связываться. Но у меня есть какое-то странное предчувствие. Возьмите с собою Джими. Все прекрасно знают, что он из моих ребят, но в крайнем случае я всегда смогу сказать, что послал его как наблюдателя. Ну, — повернулся он к Виллу, — счастливо. Я так и считаю, что только полный псих может делать то, что уж ты там делаешь. Но будем надеяться, что как-нибудь оно проскочит.

— Спасибо, Салем, ты настоящий мен.

— Я вобью за тебя в нкиси-нконде новый гвоздь.

У парадного входа Старой Ратуши столпилась уйма зевак, у заднего входа их было немногим меньше, поэтому Вилл попытался проскользнуть в боковую дверь. Но все равно его заметили.

— Да это же белый, — сказал чей-то голос.

— Привет, очень рад с тобой познакомиться. — Вконец смешавшийся Вилл пожал какому-то хайнту руку. — Как жизнь? — Он хлопнул другого по плечу.

Подходили все новые и новые хайнты, они восхищенно бормотали, тянулись его потрогать, он ощущал на плечах и спине их легкие, как дуновение, пальцы, а сам тем временем пожимал руки и хлопал по спинам, как белый помолодевший извод Салема Туссена.

— Я с вами, — говорил он, — и спасибо за вашу поддержку. И не считайте себя забытыми, потому что вас не забыли.

Дохлорожий сумел наконец подогнать «кадиллак». Дверца чуть приоткрылась, и Вилл, а за ним лисица и Джими проскользнули на заднее сиденье. Медленно и мучительно машина начала пробираться сквозь все прибывавшую толпу. По крыше и капоту барабанили, а несколько юных хайн-тов даже залезли на багажник. Когда толпа осталась далеко позади, Дохлорожий притормозил, выскочил из машины и согнал лихих наездников. Теперь можно было вздохнуть свободно.

Прошло еще несколько минут, и сидевшая рядом с Биллом лисица вдруг согнулась пополам.

— Что с тобой? — встревожился Вилл, а затем вдруг увидел, как ее уши удлиняются и обрастают жестким волосом. — О-о-о.

Нат распрямился, сунул руку за ворот рубашки, вытащил наружу бюстгальтер и, подмигнув Джими Бигуду, спрятал его в карман. Потом застегнул рубашку доверху, выкинул в открытое окошко орхидею и повязал себе галстук, извлеченный из другого кармана.

— Гони вовсю, — сказал он затылку Дохлорожего. — Номер машины был на виду, так что нас наверняка уже ищут.

Дохлорожий изумленно обернулся:

— А где дамочка?

— Здесь. — Нат указал на свое сердце и тут же, сменив тему, удовлетворенно потер руки. — О'кей, один этнический блок электората нам обеспечен, можно заняться следующим. Это будут… — он взглянул на свой карманный органайзер, — клуриконы! Великолепно!

— Послушай, Нат, — взмолился Вилл, — у меня же ничего не получится.

— Поздно, сынок, слишком поздно. Ты уже в седле, и либо скачи, либо будешь затоптан. — Нат достал из кармана сотовый телефон. — Выдвигай громилу на исходные. Когда? А ты сам-то как думаешь? Прямо сейчас и начинается. Да. Да. Ты знаешь, где главный зал Общества клуриконов? Прекрасно. У них сегодня их ежегодный банкет с вручением премий. Встретимся снаружи, где-нибудь рядом со входом.

«Он грядет», — обещало огненное граффити на пешеходном мостке, оно осталось за спиной и быстро исчезло из виду. Зато показалось другое такое же, сиявшее на стене банка. «Он грядет», — кричали огненные буквы высотою в этаж, намалеванные вдоль целого квартала, «ОН ГРЯДЕТ!» — шипел и потрескивал призрачный голубоватый огонь на фанерных ларьках, краснокирпичных стенах и станциях подъемника.

— Ты только посмотри, — изумился Вилл, — они же буквально повсюду. Откуда это взялось?

— Прямо мурашки по коже, верно? Двадцать тэггеров три ночи подряд снашивали ноги до задницы. Во сколько обошлось — страшно даже вспомнить, но зато уж действительно запоминается. Сегодня здесь, в Малой Туле, только об этом и говорят.