Том 12. Дневник писателя 1873. Статьи и очерки - Федор Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как свидетельствует анализ показаний Достоевского, он держался во время следствия с большой осторожностью, руководствуясь каждый раз определенными, достаточно хорошо обдуманными тактическими соображениями.
В первом объяснении Комиссии Достоевский точно определил круг вопросов, ответами на которые он решил ограничиться, умалчивая обо всех других, не известных Комиссии обстоятельствах. Это вопросы о самом Петрашевском, о характере его вечеров и о том, не имело ли его общество «скрытой», т. е. революционной цели.
Отвечая на эти вопросы, Достоевский — как отчетливо видно из его объяснений — всячески стремился подчеркнуть, что Петрашевский был отвлеченным теоретиком, «мечтателем»-фурьеристом. О кружке Дурова, пока не известном Комиссии, Достоевский не упомянул ни одним словом, а из имен лиц, близких к Петрашевскому, назвал лишь имена тех двух лиц — Толля и Ястржембского, — о которых его специально спрашивали в связи с возникшим подозрением об организованной пропаганде идей петрашевцев в учебных заведениях. При этом ничего конкретного о них Достоевский не сказал, сославшись на слабое знакомство с обоими, а вопрос о «распространении фурьеризма в юношестве» отвел ссылкой на свое незнание и на нежелание вдаваться в произвольные догадки.
В последующих своих ответах и показаниях Достоевский точно так же каждый раз стремился строго придерживаться ответов на задаваемые ему Комиссией вопросы. Показания Достоевского позволяют высоко оценить присутствие духа, проявленное им во время заключения в Петропавловской крепости, и его гражданское мужество.
Особенно примечательно то, что, проводя последовательно во время следствия линию защиты самого себя и своих товарищей от обвинения в посягательстве на устои самодержавного государства, отвергая версию о существовании у петрашевцев тайных революционных намерений, Достоевский не скрыл от членов Комиссии существа своих воззрений. Достоевский нарисовал перед своими обвинителями картину современной Европы, где «трещит и сокрушается вековой порядок вещей». Он признал историческую неизбежность революции 1848 г., как и возникновения на Западе социалистических учений, отметив в то же время утопический характер известных ему форм социализма 1840-х годов. Достоевский защищал необходимость изучения всяким мыслящим человеком — в том числе в России — вопросов социализма, который, по его словам, «есть та же политическая экономия, но в иной форме». «Эти книги писаны умно, горячо и нередко с неподдельной любовью к человечеству», — писал он в своих показаниях.
Особого внимания заслуживает вопрос о тех элементах мировоззрения Достоевского-петрашевца, которые подготовили в последующие годы его переход к «почвенничеству».
При сопоставлении с «Петербургской летописью» (1847), где Достоевский, полемизируя вслед за Белинским со славянофилами, защищал значение петровских преобразований и выражал свою горячую веру в будущее созданной Петром новой России, показания его на следствии позволяют говорить об изменившемся, более сложном отношении его к проблемам, находившимся в центре борьбы западников и славянофилов 1840-х годов. Достоевский характеризует в своих показаниях фурьеризм как продукт «западного положения вещей», противопоставляя Запад, где «разрешается <…> пролетарский вопрос», России, где «нет пролетариев». «И земля-то наша сложилась не по-западному», — замечает он. И в то же время в отличие от славянофилов Достоевский по-прежнему положительно отзывается о Петре I и именно на пример Петра ссылается в доказательство возможности для России, при условии верного понимания правительством нужд общества и народа и сочувственном отношении к ним, избежать «русского бунта». Все эти утверждения в известной мере подготовляют позднейшие идеи писателя периода «Времени» и «Эпохи».
По свидетельству А. П. Милюкова, Достоевский говорил уже в 1848–1849 гг., что «народ наш не пойдет по стопам европейских революционеров»: «Мы должны искать источников для развития русского общества не в учениях западных социалистов, а в жизни и вековом историческом строе нашего народа; в общине, артели и круговой поруке давно уже существуют основы, более прочные и нормальные, чем в мечтаниях Сен-Симона и его школы».
«По словам И. M. Дебу, — записал первый биограф Достоевского О. Ф. Миллер, — и у „фурьеристов“ (имеется в виду кружок социалистов-теоретиков, созданный рядом участников «пятниц» Петрашевского. — Ред.) обращено было внимание на русскую общину, с которою познакомил их, как и многих у нас, Гакстгаузен». Достоевский не принадлежал к кружку «фурьеристов» (в который входили И. M. Дебу и H. Я. Данилевский). Но он мог уже в 1840-х годах разделять отношение этого кружка к русской крестьянской общине.[221] Позднее, в пореформенных условиях, вера молодого Достоевского в «общину, артель и круговую поруку», подготовившая «почвеннические» элементы его мировоззрения, вошла в него в трансформированном виде. Именно здесь, по-видимому, — источник частичных совпадений между теми местами показаний Достоевского на следствии, где говорится о своеобразии путей развития России по сравнению с Западом, и его высказываниями 1860-1870-х годов на ту же тему.
Другой момент в показаниях Достоевского, который несомненно генетически связан с его позднейшими высказываниями и может быть верно понят лишь при сопоставлении с ними, — это его эстетическая позиция конца 1840-х годов.
Близость тезиса молодого Достоевского: «автор должен <…> хлопотать о художественности, а идея придет сама собою, ибо она необходимое условие художественности» с позднейшими размышлениями на ту же тему в статье «Г-на — бов и вопрос об искусстве» показывает, что уже в 1849 г. Достоевский занимал в названном вопросе позицию, близкую к позднейшей его позиции в споре с Добролюбовым. Защищая мысль, что идея — «необходимое условие художественности», без которого нет и не может быть искусства (и в то же время отстаивая, как и в 1861 г., художественное значение трагедии и сатиры, право писателя рисовать не одни «доблести, добродетели», но и «порок», «мрачную сторону жизни»), молодой Достоевский полагал, что подлинный талант имеет право идти в выборе и художественной разработке жизненного материала своим путем, хотя бы путь этот не был вполне понятен критике, казался ей уклонением от должного «направления».
Как воспринял Достоевский осуждение по делу петрашевцев? Из воспоминаний писателя видно, что он не считал себя пострадавшим безвинно. «Мы, петрашевцы, — писал по тому же поводу Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г., — стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния. <…> Не годы ссылки, не страдания сломили наС. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга» (Дневник писателя. 1873. Гл. XVI, «Одна из современных фальшей»).
«Я был виновен, я сознаю это вполне, — писал Достоевский еще 24 марта 1856 г., Э. И. Тотлебену. — Я был уличен в намерении (но не более) действовать против правительства <…> долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и во многом переменил мои мысли. Но тогда я был слеп, верил в теории и утопии…» (XXVIII, кн. 1, 224; курсив наш. — Ред.). Здесь примечательна оговорка «во многом» (т. е. не во всем).
После возобновления в 1876 г. «Дневника писателя» Достоевский много раз пользуется случаем, чтобы напомнить о петрашевцах и о вдохновлявших их идеях утопического социализма 1840-х годов. В апреле 1876 г. он помещает в «Дневнике» биографические сведения о M. M. Достоевском и об его участии в деле петрашевцев, в июне того же года — некролог Ж. Санд, характеризующий место ее в истории европейских социалистических идей и их восприятие русской молодежью 1840-х годов. В январе 1877 г. цензура вычеркивает из «Дневника писателя» специальный раздел, в котором Достоевский защищает память петрашевцев, полемизируя с «Петербургской газетой», ссылавшейся на их пример в доказательство тезиса о постоянном во второй половине XIX в. «измельчании» типа русского революционера по сравнению с декабристами. «Общество декабристов состояло из людей, несравненно менее образованных, чем петрашевцы, — пишет в связи с этим Достоевский. — Между петрашевцами были, в большинстве, люди, вышедшие из самых высших учебных заведений — из университетов, из Александровского лицея, из Училища правоведения и из самых высших специальных заведений. Было много преподающих и специально занимающихся наукой <…> Повторяю, по отношению к образованию петрашевцы представляли тип высший перед декабристами» (Дневник писателя. 1877. Январь. Гл 1, § III; XXV, 25). В те же годы Достоевский диктует жене заметки о петрашевцах, причем официальной версии (преуменьшавшей, как подчеркивает писатель, исторический масштаб движения и его собственную роль) Достоевский стремится противопоставить иную их трактовку; Достоевский указывает на широкий размах антиправительственной оппозиции в конце 1840-х годов и подчеркивает революционный характер настроений и конечных идеалов участников спешневского «заговора», в котором, по его оценке, были предвосхищены, хотя и в зародыше, все почти основные черты последующих революционных кружков 1860-1870-х годов. Это свидетельствует, что Достоевский, несмотря на пережитую им впоследствии духовную эволюцию, несмотря на критическое отношение к различным социалистическим течениям XIX в. в поздних произведениях, особенно в романе «Бесы» и «Дневнике писателя», не склонен был до последних дней жизни преуменьшать ни исторической роли петрашевцев, ни своих юношеских радикальных настроений.
