Дела и ужасы Жени Осинкиной - Мариэтта Чудакова

Там, как известно, два главных персонажа — это Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, неразлучная семейная пара. И Пульхерия Ивановна целый день потчует своего Афанасия Ивановича. И ночью он жалуется иногда — «будто немного живот болит». Тогда озабоченная Пульхерия Ивановна спрашивает: «— А не лучше ли вам чего-нибудь съесть, Афанасий Иванович?

— Не знаю, будет ли оно хорошо, Пульхерия Ивановна! Впрочем, чего ж бы такого съесть?

— Кисленького молочка или жиденького узвару с сушеными грушами.

— Пожалуй, разве так только, попробовать, — говорил Афанасий Иванович».

Жиденький узвар — это и есть компот, в отличие от просто узвара, как называли в позапрошлом веке на юге России вареные сухие фрукты без жидкости.

Итак, они попивали жиденький узвар, а Сева Веселаго рассказывал приятелю про свою соседку Катю — что она здесь вытворяла несколько лет назад, когда была еще школьницей.

— Она была, конечно, настоящим вундеркиндом. Физика, математика — как орехи она их щелкала. В шестом классе прошла все учебники за десятый и одиннадцатый. Потом в академическом лицее нашем для одаренных детей училась. Два часа дорога в одну сторону — час пехом до остановки автобусной, час — на автобусе. Но для нее никаких трудностей не существовало, если речь шла о лишних, то есть добавочных знаниях… Давно про нее не слышал. Но что вот-вот мы про нее узнаем как про звезду сибирской науки — у меня лично никаких сомнений в этом нет.

— Так что она вытворяла-то?

— Ну что ты! Ребята — дружки ее младшего брата — сбегались как в цирк. Берет пустую майонезную банку, ставит донышком на дощечку, а в банку вставляет лампочку. И встает на нее одной ногой… Слабонервные не выдерживали — глаза руками зажимали. Сейчас, думают, мелкая стеклянная пыль брызнет во все стороны. Как лампочка лопается — они сто раз видели, сами об камни били…

— И что?

— И ничего! Она даже объясняла всем, что это проще простого: давление веса даже в 120 кг, а у нее в два с половиной раза, наверно, меньше было, равномерно распределяется по ободу банки.

— И что?

— Ничего! При мне, например, ни разу никто, кроме нее, не решился. Нервы не те. А еще ее мать моей маме рассказывала, как дочь ее выручила. Мать одна их растила — отец умер, когда Катя в третьем классе была. Он физик был классный, многому успел ее научить в малом совсем возрасте. Ну вот. А у них под домом фундамент просел. Мать мастеров вызвала — те уверяют, что надо полностью менять. Катя взялась за расчеты — доказала математически, что их фундамента на сорок лет хватит, надо только один угол укрепить… Много денег тогда матери сэкономила.

Вот в этот самый момент и заиграл у Шамиля на поясе мобильный — его любимый военный марш.

Через несколько минут разговора с Омском жизнь двух приятелей на ближайшую по крайней мере неделю определилась в совершенно неожиданном направлении.

Четыре часа спустя машина Шамиля уже шла с приличной скоростью, держа путь в Новосибирск. Рядом с Шамилем сидел Сева Веселаго. Им предстояло пройти около 250 километров. Там они должны были встретиться с Томом Мэрфи и Петром Волховецким.

Глава 25. Эйхман и геноцид

А в Горном Алтае продолжалось активное освоение европейской истории XX века. То самое, о чем писал Пушкин:

Дела давно минувших дней,Преданья старины глубокой…

Только страшные это были преданья.

— Можно, Жень, я тебе теперь прямо из книжки про Валленберга почитаю? — спросил Степка. — Тут понятней, наверно, чем я рассказываю.

— Читай! Но ты рассказываешь тоже очень здорово и понятно.

Степка солидно откашлялся и начал:

— «Но Гитлер не желал делить власть со Сталиным. Он хотел быть единоличным правителем Европы. 22 июня 1941 года Германия начала войну против Советского Союза…»

Тут Степа все-таки оторвался от книжки и стал пояснять Жене сложные обстоятельства:

— И вот с этого дня Вторая мировая война для нашей страны стала Отечественной. А почему Молотов в этот же день говорил по радио, что Германия «вероломно напала»? Потому как раз, что мы с Гитлером союзниками были, а он на нас напал. Так Сталину-то раньше думать надо было — с таким человеком в союз входить, которому никто в мире уже не доверял.

Степа объяснял, что Англия, например, которая с Гитлером два года уже воевала, имела полное право считать Советский Союз своим противником; Сталин даже бесперебойно снабжал Гитлера все это время зерном. А после вступления с двух концов в Польшу в Бресте осенью 1939 года Гитлер и Сталин провели совместный советско-немецкий военный парад. В том самом городе, где меньше чем через два года будут погибать один за другим защитники Брестской крепости.

Степа рассказывал и читал, и страшные вещи, которые Женя вообще-то знала, приобретали жуткую определенность.

Гитлер оккупировал страну за страной, все население испытывало притеснения от немцев, но евреям, с незапамятных времен жившим в каждой европейской стране, в глаза глянула неминуемая смерть. Их стали свозить в концлагеря на территории оккупированной Польши. Один из таких лагерей назывался Освенцим. Это был лагерь смерти. То есть предназначенный для того, чтобы все его узники умерли, и в кратчайшие сроки. Так это слово — «Освенцим» — и вошло во все языки как обозначение ужаса и смерти.

— «Весной 1944 года, — читал Степа, — стало очевидно, что немцы проигрывают войну. После Сталинградской битвы советская армия медленно, но уверенно вытесняла захватчиков со своей территории. 6 июня 1944 года американцы и англичане провели высадку своих войск в Нормандии во Франции». Ну, в общем, — Степка поднял глаза от книжки, — открылся наконец долгожданный Второй фронт. Его у нас все очень ждали — и на фронте, и в тылу. А то получалось, что мы почти что один на один с Германией воюем.

— Но союзники все-таки все время помогали. Англия же все время бомбила Германию. Потом — британские суда нам много чего доставляли в Мурманск с большим риском, и гибли много. А Америка чего только не присылала! Моя бабушка рассказывала — они в Москве очень голодали, а когда яичный порошок и суфле какое-то получали — прямо праздник был! Эти продукты так и называли — «американская помощь».

— Яичный порошок что! Дед мой всегда говорит, что без американских студебеккеров войну, может, вообще бы не выиграли. У нас такой мототехники не было. Ну, поехали дальше. В общем, открыли второй фронт, Гитлера стали теснить и с Запада. И тут, понимаешь, когда уже война вроде и к концу подходила, — весь мир узнал что-то уж совершенно ужасное. Не только тысячи людей каждый день гибнут во время боев, а еще, оказывается, давно идет специальное массовое истребление целого народа — всех-всех евреев, стариков и детей в том числе! Такого никогда вообще не было. Только вот турки в 1915 году начали убивать армян… До сих пор спор идет — по национальному признаку или за что-то… Я считаю — да, по национальному. Потому что и грудных детей убивали тоже. Они-то в чем могли провиниться?

— Вот это и называется геноцид, — вставила Женя.

— Ну да. Только под это вообще все на свете плохое подводить не надо. А то у нас теперь чуть что — кричат: «Это геноцид!» Все от невежества, как наш историк говорит. Геноцид это и есть геноцид, от греческого слова «генос» — род, племя. И еще латинский глагол — переводится «убивать». То есть именно когда хотят истребить целую нацию, от младенцев до стариков.

Сначала люди просто этому не верили, и все. Потому что очень уж чудовищно. Рассказывали, что раздевают догола — вроде бы душ принимать. Загоняют в специальные камеры — мужчин отдельно, женщин с детьми отдельно. Дети плачут. Матери их успокаивают. Потом сверху из дырочек вроде душа пускают ядовитый газ — и все падают на пол и в судорогах умирают. Включая грудных детей на руках у матерей. И все только потому, что они — евреи, представляешь? А потом трупы выгребали…

Степа открыл маленький черный альбом, лежавший на столике, и показал Жене фотографию — вниз головой, будто как попало наваленные дрова, лежали мертвые люди с широко открытыми ртами.

— Я на стену не вешаю. Страшно очень… И они сжигали трупы в печах, чтобы следов не оставалось. Но когда стало известно, что несколько миллионов — представляешь себе? это ж не просто единички с нулями, а живые люди, с руками-ногами… — что миллионы евреев уже задушены в газовых камерах, ну, тогда многим нормальным людям стало ясно, что надо попытаться спасти еще живых.

А как? Как-то помочь бежать от выродка тем, кто под ним оставался. Ведь им грозила не просто смерть, как любому на войне, — им грозила, еще раз скажу, смерть неминуемая. Некоторые не понимают эту разницу — на войне всех, говорят, убивали. Я тоже не сразу понял. Тут именно что за евреями охотились, как за зверями. Каждый еврей знал, что Гитлер не успокоится, пока не убьет его, его мать, его ребенка… Другое совсем дело.