Золотой мираж - Джудит Майкл

— Расскажи нам, как это — сниматься? — сказала Джина поспешно. — Ты весь день работаешь?

— Большую часть, — сказала Эмма, и ее голосу вернулось оживление. Она рассказала им о Ли, которая занималась ее макияжем, и о Билле Страуде и Марти Лундин, о Тоде и о том, как забавно он носится по всей комнате со своей камерой. — Он всегда что-то говорит, все время, пока снимает. Я думаю, рот у него никогда не закрывается. Может быть, он как-то соединен с камерой.

Клер улыбнулась.

— О чем говорит?

— Да просто слова произносит, чаще всего. «Хорошо, хорошо, отлично, молодец, лапочка, потрясно, вот так, Эмма, погляди вот сюда, отлично, сядь прямо, вытяни ноги, хорошо, хорошо…»

Они все смеялись, пока Эмма изображала его, и она чувствовала, как мягко проваливается в колыбель их одобрения, и любила их всех. Затем они начали рассказывать истории о том, как разные люди разговаривают за работой или играя, а Ханна бегала вокруг стола, расставляя вторые блюда. Клер, откинувшись назад, смотрела на Эмму и думала, что же с ней случилось.

Казалось, она то вспыхивала, то блекла, почти как будто все они улавливали только ее отблески сквозь плывущие по небу облака. Но даже когда она была с ними, говоря или смеясь, ее веселость и даже красота казались какими-то лихорадочными, она становилась болезненно хрупкой, будто того и гляди умрет, словно ее счастье (а она выглядит счастливой, думала Клер), было временным и она это знала, и все оно "вмещалось полностью в этот недолгий ужин в День Благодарения.

Надо попытаться еще раз вывезти ее отсюда, подумала она. Может быть, она уже созрела для путешествия по Европе. Или еще куда-нибудь. Может быть, теперь она не будет так упираться.

— Ты его видела, Клер? — спросила Роз.

— Извини, — сказала Клер. — Я не расслышала.

— Друга Ханны, Форреста; по ее словам, он говорит, как настоящий поэт. Ты его видела?

— Нет. Поэт? Мне бы хотелось это услышать. Но Ханна нам такой возможности не давала.

— Я знаю, что не давала. Я собиралась. На самом деле мне не нравится скрытничать, ты же знаешь, — покраснела Ханна.

— Ты думаешь, он нам не понравится? — спросила Джина.

— Ох, милая, ты как будто говоришь о кавалере. В этом-то вся и неловкость.

— Ладно, расскажи нам о нем, — сказала Джина.

Даже если он не твой кавалер, ты ведь проводишь с ним много времени, правда?

— Не так уж млого. О, как хорошо пошел у нас кукурузный хлеб, у меня есть еще…

— Нет, не надо, — твердо сказала Джина. — Давай, Ханна, брось это. Разве он жулик? Или грабит богатых и раздает все бедным? Или он охотится за стариками и уговаривает их… Извини. Не то сказала. Расскажи нам что-нибудь о нем. Сколько ему лет?

— Он говорит сорок восемь, но мне кажется, что, ближе к сорока. — Ханна сидела очень прямо, гордо подняв голову, как будто накапливая достоинство в качестве оплота перед тем, что они могут сказать, и даже, подумала Клер, перед своими собственными сомнениями. — Важнее всего то, что он блестящий поэт и учитель, его ученики его любят…

— А где он преподает? — спросила Роз.

— В Нью-Йоркском Университете. Он преподает американскую и английскую литературу и поэзию, но говорит, что вся эта деятельность вроде сироты современной школьной системы и надо обращать на нее больше внимания. Он говорит, что в нашу эпоху поклонения технологии, нам нужно место, где будут обучать поэзии и объяснять людям, насколько мы все не в себе. Вместо того, чтобы восхищаться факсами, говорит он, мы должны восхищаться Вордсвортом, и Элиотом, и Дереком Уолсоттом. И, должна сказать, мне это кажется справедливым — я никогда не испытывала необходимость в факсе, но красота поэзии мне всегда была в жизни нужна.

— Итак, он хочет, чтобы было место, где учат поэзии, — сказала Джина, — и что это за место?

— Вот, это-то и есть самое волнующее. Он собирается построить Центр Поэзии Икситера, убежище для поэтов, где они смогут писать, проводить семинары, чтения и конференции.

— А на что он собирается его строить? — резко спросила Роз.

— О, у него есть деньги. Или почти так. Один человек обещал ему, что даст все что нужно и он нашел здание! — старый особняк рядом с университетом, и как только он получит деньги, то начнет его перестраивать.

— А кто этот «один человек»? — спросила Роз.

— Очень богатый человек, который любит поэзию и верит во взгляды Форреста.

Джина подняла голову:

— А этот человек — женщина?. — Да.

— Женщина старше пятидесяти?

— Да.

— Шестидесяти? Семидесяти? Восьмидесяти?

— Ей восемьдесят два, — замялась Ханна. — По правде сказать, он очень славно общается со стариками.

— Да, но среди сотрудников у него есть мужчины? — поинтересовалась Джина.

— Нет. Нет, и по правде говоря, он предпочитает женщин. Но он очень честен, и миссис Мэнесхербс точно знает, что делает. У нее куча денег, но нет детей и она любит поэзию.

— И Форреста, — сказала Джина, криво усмехаясь.

— Она восхищается им и обожает его, как и я. И как только она вернется из Англии, они закончат все бумажные работы, и она даст ему денег на центр и вклад на то, чтобы его поддерживать. — Ханна поглядела на Клер. — Форресту была нужна наличность, чтобы выкупить особняк, на который еще кто-то положил глаз. Пока миссис Мэнесхербс была в Англии, я ссужала его деньгами, которые он отдаст, как только получит вклад от нее.

— А что, если она передумает? — спросила Эмма. Ханна поджала губы. Она поглядела вниз, на свои сжатые руки, и Клер поняла, что именно этого она и боялась — что деньги вообще не вернутся, и в результате она просто выбросит на ветер пятьдесят тысяч Клер. — Я верю, что она не передумает, — сказала Ханна.

— Ты с ней встречалась? — спросила Роз. — Что она такое?

— Нет, — смущенно сказала Ханна. — Я хотела с ней встретиться, но она уехала в Англию, прежде чем мы договорились.

— Он держит своих женщин раздельно, — пробормотала Роз Джине.

— Неправда! — вскрикнула Ханна, и ее глаза засверкали. — Роз, хотя мы знаем друг друга недавно, но достаточно долго, чтобы ты смогла составить мнение о моих способностях оценить ситуацию и принять решение.

— Ты права, — сказала немедленно Роз. — Извини.

— Сколько ты ему одолжила? — спросила Джина.

— Это неважно, — сказала Клер. Она положила свою руку на руку Ханны. — Я доверяю оценкам Ханны, и если она верит Форресту, то и мы должны верить. И мы все должны надеяться, что все кончится благополучно. Кто-нибудь хочет еще тыквенного пирога, или попозже?

— О, нет, позже, — сказала Джина. — Давайте сыграем в пинг-понг, или на биллиарде или попрыгаем и утрясем все изысканные яства, которыми нас укормила Ханна.