Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей

«Клянусь: я вернусь в Париж мертвым или с победой», — обратился Дюкро к своим солдатам накануне решающей схватки[908]. Ему не было суждено ни первое, ни второе. Наступление французов, начавшееся утром 30 ноября, достигло некоторых успехов, однако вскоре захлебнулось в убийственном огне вюртембергской дивизии. Атаки на различных участках были плохо согласованы между собой; попытка обойти немецкие позиции была предпринята уже тогда, когда лобовой удар выдохся. К вечеру французы так и не смогли добиться существенного продвижения, но отступить на исходные позиции значило бы признать неудачу.

Тем временем немцы подтягивали резервы к месту сражения. Первыми к вюртембержцам присоединились саксонцы. Однако в Версале их действия показались недостаточно эффективными; ответственность за это возлагалась на командующего Маасской армией. Мольтке реагировал решительно, отправив к месту сражения подкрепление в лице II и части сил VI корпуса. Одновременно он поручил непосредственное руководство всеми силами между Марной и Сеной командиру II корпуса генералу Франзецки.

День 1 декабря прошел спокойно. Истощенные французы не атаковали, немцы усиливали оборону в ожидании продолжения. Однако затем в происходящее вмешался кронпринц Саксонии. Вопреки возражениям Франзецки он потребовал отбросить французов на исходные позиции. Утром 2 декабря немецкие солдаты двинулись в атаку. Им удалось застигнуть врасплох и отбросить передовые части французов, однако затем начался тяжелый кровопролитный бой, в котором солдат Дюкро поддерживала тяжелая артиллерия форта Мон-Аврон. Несмотря на то что немцы не смогли добиться решающего успеха, стало очевидно, что прорыв не удался. Боеспособность французских солдат падала на глазах, и Дюкро скрепя сердце отдал приказ об отступлении. 4 декабря его солдаты отошли в крепость под прикрытием утреннего тумана, позволившего избежать воздействия со стороны противника.

«Сражение, которое должно было решить судьбу столицы», как назвал его впоследствии Мольтке[909], было французами проиграно. На нейтральной полосе вновь воцарилось относительное спокойствие. Позиционная война начинала вступать в свои права; местами между солдатами противостоящих сторон возникали неформальные соглашения. Верди в одном из писем домой рассказывал следующую историю: немецкие солдаты обнаружили на нейтральной территории большой винный погреб. Они немедленно организовали экспедицию, но, обнаружив, что не в состоянии все унести, пригласили солдат с французских форпостов присоединиться к ним. Противники мирно поделили вино и разошлись в разные стороны[910]. «Общение между форпостами совершенно мирное», — писал в своем дневнике Бронзарт[911].

КАРТА 15. Сражение при Вильере (Шампиньи). Положение сторон на 30 ноября 1870 года.

Источник: Battles oft he Nineteenth Century. Vol. 1. L., 1890. P. 468.

Для германской армии ноябрьский кризис миновал. Однако вставал вопрос о том, что делать дальше. К концу осени затягивание войны начало всерьез действовать немцам на нервы. «Как долго еще продлится эта ужасная война и с кем мы в конце концов заключим мир, никто не может предсказать, — писал шеф Большого генерального штаба 18 декабря одному из своих друзей. — Целый народ под ружьем нельзя недооценивать»[912]. Немецкую армию он сравнивал с человеком, которого вечерним вечером окружил рой мошек; приходится энергично размахивать руками, но мошки все равно возвращаются[913]. «Каков итог наших побед на Сене и Луаре? — мрачно писал в дневнике прусский кронпринц. — Только один: несколько недель спустя мы снова вынуждены будем вести такие же бои»[914]. Сомневаться в конечном успехе немцев начали и зарубежные наблюдатели. «Положение французских армий вовсе не так дурно, как можно было бы полагать после столь продолжительной кампании, — писал российский обозреватель. — Борьба, конечно, не привела еще ни к каким блестящим результатам, но, тем не менее, французские армии существуют и пруссаки оказываются уже бессильными нанести им решительное поражение вроде того, какое претерпели части бывшей императорской армии»[915].

Наступление холодов создавало проблемы для обеих армий. Заморозки и оттепели чередовались друг с другом, и солдаты вынуждены были то скользить по гладкому льду, то тонуть в грязи. Это серьезно осложняло действия всех родов войск, но в первую очередь кавалерии и артиллерии. Так, в середине декабря пехота проваливалась в грязь по колено, а в одном из уланских полков пришлось пристрелить лошадь, которая так увязла в грязи, что не могла выбраться[916]. Естественно, проводить в таких условиях кавалерийскую разведку было крайне сложно, учитывая еще и враждебность местного населения, не упускавшего случая открыть огонь по конному патрулю.

Необходимость ночевать в открытом поле на промерзшей земле подрывала боевой дух и боеспособность войск. В первую очередь это касалось, конечно же, французских новобранцев, непривычных к тяготам военной жизни. Однако и их противнику порой приходилось не лучше. Серьезной проблемой являлось зимнее обмундирование. К примеру, к концу года во 2-й армии стала ощущаться серьезная нехватка сапог[917]. По словам участников событий, германские подразделения временами напоминали толпу оборванцев. «Мы выглядим как черти», — писал майор Кречман жене[918]. Немецкие солдаты выходили из положения с помощью подручных средств — некоторые накидывали одеяла поверх превратившихся в лохмотья мундиров, другие надевали деревянную обувь. Однако ситуация сказывалась на боевом духе и боеспособности войск. «Бедные солдаты, которые уже четыре месяца все маршируют и маршируют, начинают понемногу уставать», — писал Шлиффен жене в конце ноября с театра военных действий[919]. Постепенно улучшалась ситуация в медицинской сфере — так, осенью немцы организовали санитарные поезда — однако в целом она продолжала оставаться далекой от идеала.

Чтобы поднять боевой дух немецких войск, верховное командование в возрастающих масштабах практиковало раздачу всевозможных поощрений. Чем сложнее выглядела ситуация на фронте, тем шире становился их поток. При этом нарушались многие писаные и неписаные правила. Производство двух принцев в фельдмаршалы, состоявшееся после падения Меца, было разрывом с давней традицией дома Гогенцоллернов. Знаменитая прусская военная награда — Железный крест — вскоре стала выдаваться не только солдатам и офицерам других германских контингентов, но и гражданским лицам и даже иностранным военным наблюдателям[920]. В конце октября молодой гвардейский офицер писал домой, что все известные ему лейтенанты уже получили Железные кресты, «уже встречаются возничие с этой наградой»[921]. У многих это вызвало возмущение, поскольку приводило к своеобразной «инфляции» наград. Гатцфельдт писал жене: «Каждый жалкий придворный и каждый адъютант отмечены орденом, хотя они не делали ничего, только ели и пили. <…> Вообще я не придаю орденам большого значения, но в Германии решат, что мы обирали и уродовали трупы на поле боя и потому не получили наград. Если все офицеры Генерального штаба вернутся, украшенные орденами, а мы одни окажемся обойдены, люди подумают, что мы что-то натворили»[922].