Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

Левашов улыбнулся.

— Бывали прецеденты?

— Это не прецеденты — это система. Если девушка едет на дачу, с ночевкой, остальное подразумевается само собой. Не хотелось бы вас обижать…

— По-моему — не придется. Ребята у нас приличные во всех отношениях. Я тоже. Комнату свою вы видели. Там, правда, засова изнутри нет, но можно подпереть стулом… Вот за разговоры не могу поручиться. Разговоры у нас иногда бывают довольно двусмысленные… Чтобы не сказать больше.

— Так далеко мои претензии не заходят. А ребята у вас действительно неплохие. Вот только ваш друг Воронцов…

— Что?

— Трудно объяснить… Я Наталью давно знаю, а в его присутствии она так меняется… Будто боится чего-то. Может, он ее бьет?

Левашов расхохотался. Ничего более дикого он и вообразить не мог. Впрочем, как Дмитрий умеет драться, он знал.

— Вы только ей не говорите… Он ее фотографию, единственную, двенадцать лет назад порвал, так потом, когда задумается, на чем придется по памяти портреты рисовал… Спохватится, сомнет, и щекой дергает… А боятся его только бичи в портах, официанты и начальники. О! — Левашов протянул Ларисе руку. — Пойдемте. Сейчас Андрей будет сольный концерт давать… Бывает весьма любопытно.

Лариса встала, опершись на его ладонь своей тонкой, но сильной кистью, и Олег, слегка задержав ее руку, вдруг пожалел о том, что она успела провести границу.

После того, как Андрей спел, компания снова разбилась на отдельные группы. Шульгин собрал вокруг себя дам и показывал им забавные, хотя и несколько фривольные фокусы в стиле Акопяна, но соответствующим образом модернизированные. Воронцов пригласил Берестина и Левашова во двор, проветриться и развлечься стрельбой в цель, и Новиков оказался с Ириной вдвоем в дальнем углу холла, возле музыкального центра и стола, заваленного кассетами и пластинками.

— Тебе твоя комната понравилась? — спросил он. — Я старался…

— Спасибо, комната великолепная. Отдаю должное твоему вкусу и заботе. Вообще поразительно, как вы все это успели. Такой дворец…

— Старались, — повторил Новиков, перебирая конверты. «Нет, Ирина сильно изменилась, — думал он. — И не только внешне, хотя внешне тоже. Или непривычный костюм? Немного вызывающе. Как тогда, на даче у бывшего мужа… Что-то с ней произошло там, в Ленинграде».

— Я зайду к тебе сегодня, когда все кончится, — сказал он как бы между прочим.

— Да нет, не стоит, — неожиданно для него, спокойно и почти безразлично ответила Ирина.

Он даже не понял сразу, вскинул голову, с недоумением посмотрел ей в глаза. Она ответила ему прямым и долгим взглядом.

— Видишь ли, в Ленинграде, куда ты меня так просто и, по-моему, с облегчением отправил, кое-что случилось… — Увидела, как дернулось у него лицо, успокоила снисходительно: — Нет-нет, не это. Хотя и могло бы… Алексей был достаточно настойчив. И жили мы с ним в однокомнатной квартире, что ты тоже не мог не знать. Вообрази мое положение — практически безвыходное. И я даже не могла сослаться на то, что у меня есть другой мужчина. А посвящать его в тонкости наших проблем — согласись, это глупо… Вот я и сказала, что по ряду причин — каких, неважно, до официального замужества ни в какие интимные связи вступать ни с кем не собираюсь. Он не удивился, по-моему, это его даже восхитило, и тут же предложил мне именно такой вариант. Как ты понимаешь, мне пришлось в деликатной форме отклонить и это предложение, как… несвоевременное. И одновременно подтвердить, чтобы окончательно не травмировать человека, который этого не заслужил, что я не обещаю выйти именно за него, но что любовников у меня не будет — это обещать могу. На чем и закрыли тему. Так что… — она слегка развела руками и вновь улыбнулась, теперь уже грустно и сочувственно.

Андрей до боли прикусил нижнюю губу, но сразу же взял себя в руки.

— Да… Такой вариант я не предусмотрел. Прекрасная дама надела пояс верности, а ключ выбросила в море. И кому теперь суждено стать тем Поликратом? А в общем, ты права, дорогая. Именно так дураков и учат. Я не знаю, какие обеты, в свою очередь, принимал уважаемый мною товарищ Берестин, но раз уж настала пора обетов — в свою очередь клянусь и торжественно присягаю — до полного одоления супостата не искать благосклонности вашей милости, а по достижении оного одоления в первый же мирный день и час сделать вам и только вам официальное предложение… — Не глядя, он потянулся рукой к столу, нащупал первую попавшуюся пачку, резко встряхнул и поймал сигарету зубами. Прикурил от свечи, выпустил дым и тихо закончил фразу: — Или прямо сейчас. Сейчас я громко объявлю о нашей помолвке или сразу свадьбе… Как прикажешь. Шампанское есть, кольца тоже найдем. Вот только платья с фатой нету. Да они вроде и не обязательны?

Ирина протянула руку и погладила его по щеке, как когда-то.

— А вот это лишнее, Андрей. Не надо, это почти истерика. Ты хорошо начал, но сорвался… Пусть будет так, как ты сказал — сразу после победы.

— Да, ты права, извини. Пойдем к народу, там Сашка для вас еще много интересного приготовил…

— Так ты действительно ничего из того сна не помнишь? — спросил Воронцов Наташу. Они сидели вдвоем в библиотеке, на старомодном кожаном диване между книжными полками. Наташа посмотрела на него с удивлением:

— Почему ты опять об этом? Я ведь говорила — не помню. Так, обрывки… Мало ли что снится. Я больше всего удивилась совпадению — впервые за столько лет увидела тебя во сне, а через день ты сам явился…

Воронцов постукивал пальцами по подлокотнику, смотрел в пол, и Наташа вновь ощутила неясную тревогу. Все же слишком сильно изменился Дмитрий, почти ничего в нем не осталось от того давнего, мягкого и доброго ее друга. Она была рада, даже счастлива, вновь его увидев, но это был совсем другой человек, к которому надо было привыкать совсем заново.

Он медленно, словно сомневаясь в необходимости того, что делал, вынул из внутреннего кармана коричневый тисненый бумажник, раскрыл его и протянул Наташе несколько пластиковых квадратиков моментальных кодаковских фотографий.

Наташа взяла их, взглянула.

— Что это такое? — прошептала она.

На снимках, словно на рекламных кадрах какого-то фильма, она увидела себя. В одеждах и декорациях того самого сна. Стоящей во весь рост посреди комнаты, сидящей у журнального столика в кресле, и даже едва прикрытую прозрачным пеньюаром, рядом с Дмитрием, одетым в старинную военную форму.

— Как это может быть? Не понимаю… — Она с недоумением и даже мольбой в глазах подалась к Воронцову.

— Ну, вспоминай, Наташа… Ты же все помнишь. Постарайся…

И она вдруг вспомнила. Все сразу. В мельчайших подробностях. Уронила фотографию на ковер.

Воронцов аккуратно их подобрал и вложил обратно в бумажник.

— Вот теперь порядок. Оно, конечно, все равно сон, но документально подтвержденный. Реальность высшего порядка. И успокойся ты наконец. Вдвоем как-нибудь выкрутимся. В Замке ты лучше держалась… Может, тебе кофе принести? Или бокал шампанского? Стрессы хорошо снимает…

Воронцов, несмотря на всю его проницательность, ошибся. Потому что привык за последние годы проницать по преимуществу в душах грубых и жуликоватых, всегда готовых сачкануть, объегорить и выгадать. Потому и неверно понял настроение Натальи Андреевны. Он вообразил, что она потрясена и напугана открывшейся истиной. На самом деле совсем иные чувства охватили ее.

С детства ее больше всего привлекали книги и фильмы, где героинями оказывались женщины, отважные, сильные и решительные, переживающие необыкновенные приключения.

Оттого, не в последнюю очередь, она и порвала с Воронцовым, ибо что могло ей сулить супружество с флотским лейтенантом? Жизнь на базе и многомесячные ожидания? Вариант с мужем-внешторговцем сулил гораздо более яркие впечатления. Но действительность и здесь оказалась, увы, гораздо прозаичнее. Два года в прокаленном солнцем Адене, в замкнутом и жестко регламентированном мирке советской колонии, потом год в Москве и еще два года в Аддис-Абебе, где было ничуть не веселее…

А потом и совсем тоска. Развод и монотонная, отупляющая жизнь служащей женщины. Вопреки распространенному мнению, жизнь в столице во многом еще унылей и однообразней, чем в провинции. Два часа ежедневно в метро и троллейбусе, дефицит общения, сенсорный, если хотите, голод. Какие там театры, концерты и вернисажи, если, добравшись в полвосьмого вечера до своей квартиры, не можешь и не хочешь уже ничего. И так каждый день, без надежды и просвета…

Жизнь, считай, кончена, но вдруг — резкий перелом: сначала появляется давно вычеркнутый из жизни Воронцов, радость встречи, «свет в конце тоннеля», а теперь и вот это…

Прошли какие-то сутки, а она уже ощущает себя не той, замученной жизнью одинокой женщиной, а совсем другой, молодой, красивой, сильной и энергичной — какой и мечтала быть, готовой к приключениям, острым ситуациям и бурным страстям. Словно кто-то резким взмахом стер пыль и муть со стекла, через которое она смотрела на мир, и он засверкал яркими и сочными красками.