Новеллы - Андрей Упит

И все же под вечер он стоит на своем месте, перед дворцом, возле фонтана, у первых кустов. Графиня Франческа не появляется. После церемонии она ожидает гостей во внутренних помещениях. Граф Эстергази с баронессой Пикар на террасе. Он сидит в специально устроенном кресле, потому что его слабые ноги не могут долго стоять. Баронесса, уже как свой человек, стоит рядом, положив руку на спинку кресла. На лестничных ступенях — по обе стороны всей широкой дороги до самых ворот выстроились дворцовые служащие высокого ранга. Возле обоих углов дворца, в отдалении, частично за насаждениями и цветами, группы низших слуг, в причудливых народных костюмах. Виконта Пикара ожидают как самого высокого гостя. Каждому понятно, что это означает.

Франк Аршалык не может устоять спокойно. Ему кажется что он мог бы держаться вполне хладнокровно, если бы от угла сюда не смотрела Марина. Глаз ее на таком расстоянии не различить. Сама она временами совсем пропадает в толпе, которой разрешено бесшумно перемещаться. Но взгляд ее он ощущает ежеминутно. Точно судьба, он неотвратим и не дает покоя.

Фырканье автомобиля еще издалека слышно на парковой дороге со стороны станции. Обе половники ворот бесшумно распахиваются. Он, будущий господин и повелитель, сбрасывает пыльник и вылезает. Среднего роста, средних лет, суховатый, но еще гибкий, спешит он по дорожке к дворцу. Видно, что немного смущен необычно торжественной встречей, но старается не выйти из роли. Франк Аршалык не сводит с него глаз. То ли случайно, то ли руководимый мужским инстинктом, тот, проходя мимо, вскидывает на него глаза. Немного мутные, много повидавшие и многим пресытившиеся глаза. И Франку Аршалыку в этот момент кажется, что он мог бы сейчас подойти к нему и дружески хлопнуть по плечу…

Из этого странного состояния его выводит небольшое происшествие у ворот. Пока оба автомобиля еще не уехали и ворота не захлопнулись, в них пытается пройти какая-то пожилая женщина в крестьянском платье. Близстоящие слуги кидаются ей навстречу — словно она или зачумленная, или угрожает целости дворца. Так и вытолкали грубо обратно. И она исчезла в туче гари и пыли, поднятой уехавшими автомобилями.

Франк Аршалык узнал ее, и уже не может успокоиться. Побагровев, он тяжело переводит дух. Раньше, чем положено, покидает свое место и скрывается в комнате.

Но долго там находиться нельзя. Надо снова быть на своем месте — в парадных помещениях дворца, по которым теперь проводят гостя. Весь дворец напоминает музей: в каждой комнате есть на что посмотреть и чем полюбоваться. Здесь все построено, украшено и обставлено для обозрения. Десятки художников и мастеров работали здесь — каждый в своем роде и каждый со своим замыслом… Со всех концов света собраны редкости и драгоценности — древнейшие сокровища из раскопок, антики, а рядом с ними наиновейшие изделия. Чтобы посетитель видел, на что способны миллионы, полученные от латифундий графа Эстергази, от нефтяных скважин, медных рудников и залежей, где добывают мрамор…

Виконт Пикар ошеломлен — это чувствуется. Но умеет вести себя. И если наблюдать за ним пристально, то видно, как уголки его крепко сжатых губ дергаются от безвкусицы, с которой эти миллионы растрачены.

Франк Аршалык этого не видит. Он смотрит, как граф Эстергази с баронессой Пикар отделяются. Он, с его слабыми ногами, не может долго ходить. И баронесса, как заботливая мать, ни на шаг не покидает его. Отпрыски их, предводительствуемые церемониймейстером, вдвоем продолжают экскурсию.

Когда входят в комнату, где Франк Аршалык стоит у своих цветов и растений, бескровное лицо виконта Пикара становится вдруг еще белее. Он деликатно прикасается платочком ко лбу: голова чуточку кружится от этой смеси тяжелых ароматов и испарений, которые не могут вытянуть даже высокие открытые окна. Но он и не скрывает этой своей физической слабости. Держится он прямо и направляет свой монокль на все, что в этой комнате заслуживает внимания. Только Франка Аршалыка на сей раз, видимо, не замечает. Слишком много тут всяких ливрей, чтобы обращать на каждого внимание.

Франк Аршалык смотрит на этого еще моложавого, но уже худосочного человека и снова чувствует примерно то же, что недавно, там, у своих роз. Сшитый по последней моде сюртучок обтягивает тщедушные плечи. Пальцы унизаны кольцами. В галстуке сверкает бриллиантовая звездочка. Но эта бескровная бледность лица, эта сетка синих жилок на руках… Никакая медицина или косметика не смогут добиться хотя бы иллюзии силы и мужского здоровья в этом преждевременно увядшем теле. И рядом с ним Франческа, стройная, цветущая, красивая… Стена начинает клониться в глазах Франка Аршалыка. Он устремляет взгляд в пол.

А те на минуту присаживаются в овальной нише, как раз напротив него. Сопровождающие остаются на почтительном отдалении. В комнате отчетливо слышно, как графиня разговаривает со своим гостем.

Ни по голосу, ни по виду не скажешь, что им обоим скучно, что только традиции и какая-то настоятельная родовая и жизненная необходимость свела их вместе и не отпускает. Они милы и любезны друг с другом — женщина чуть сдержанна, мужчина порою великолепно имитирует сердечность.

Графиня пестрым японским веером обмахивает лицо. Гость вынимает монокль и вставляет его снова.

— Эта комната выходит прямо на юг.

— Значит, тут всегда много солнца.

— Растения любят солнце. Солнце и влагу.

Гость что-то вспоминает, и на лице его появляется восхищение.

— Ваши розы славятся по всей Европе. О ваших садах рассказывают изумительные вещи.

Она небрежно пожимает плечами.

— Была в свое время такая прихоть. По правде говоря, мне они уже надоели. Вам не кажется, что розы — как бы это сказать — слишком назойливы?

— К тому же они слишком сильно пахнут.

Гость улыбается и снова прикладывает ко лбу платочек.

Она бросает на него чуть иронический взгляд.

— У вас слабые нервы. Но я вас понимаю. По правде говоря, розы, это культура немного плебейская. Я довольно основательно интересовалась фольклором южан — и там все время идет речь о розах. Мне кажется, тогда я ими и заинтересовалась. Но вы же знаете, как долго длится такой интерес.

Гость улыбается одними губами и качает головой.

— Я вас понимаю. Ради разнообразия я как-то был даже в народном театре. Это все равно что принять холодную ванну. Вы знаете «Сирано де Бержерака» Ростана?

Она с явной скукой кивает.

— Вам не угодно пройти дальше? Библиотека на втором этаже…

Точно высеченный, точно получив пинок, Франк Аршалык плетется в свою комнату. Что-то он стал болезненно мнителен и чересчур уж чувствителен. Все, что она говорит, он принимает на свой счет. Каждое слово воспринимает как пощечину, как плевок в лицо. Машинально открывает и закрывает дверь. Смотрит широко раскрытыми глазами, но видит перед собой одну пустоту. В ушах все еще звучит мелодичный, полный острых шипов голос графини Франчески.

В комнате его ждет Марина. Эти темные, бархатные глаза ему кажутся неживыми. Приходится как будто возвращаться из какой-то дальней дали, чтобы понять, что она так робко говорит.

— Господин Аршалык… Пришла ваша матушка.

Он дает провести себя за ворота, на людской двор, где его мать пристроилась где-то в жилье работников при именье. Но вот в памяти всплывает недавнее гнусное зрелище — детины в галунах выгоняют старую, простую женщину, будто приблудную собаку, за ворота. Он погружается в воспоминания о детстве, жизни в семье, в старом отцовском дворе, погружается в нарастающую ненависть к теперешнему окружению, к ее и к своей собственной жизни.

Но мать явилась не жаловаться. О недавнем оскорблении она и не говорит. Есть у нее и поважнее печали.

Оба младших брата в Галиции попали в плен к русским. Старший неделю назад вернулся из краковского госпиталя с деревянной ногой. Сестра где-то в Вене или Будапеште греховодничает. Отец заболел от пережитых потрясений… На все письма не могли дождаться ответа — вот она и приехала. Со всякими злоключениями и трудностями, по забитой войсками железной дороге, в незнакомое место, среди чужих людей… Как раскаленные камни, простые, безыскусные слова проникают в сознание Франка Аршалыка. Он сидит, обхватив голову руками, и не может избавиться от этих кошмаров совести, которые как туманные призраки стоят перед глазами.

Мать не казнит его, не взывает и не настаивает. Когда он снова открывает лицо и оглядывается, ее уже нет. Ушла, в ночь, во тьму. Надо бы догнать, но он не может. Слишком быстро и неожиданно все это обрушилось на него. Не может он все эти годы враз, точно пыль, стряхнуть с себя. Привыкнув к научному мышлению, мозг стремится прежде всего расчленить, взвесить и определить. Проведенное в послушании время путами стреножило неистребимую мужицкую строптивость и инстинктивную жажду простора и приглушило волю.