Кто услышит коноплянку - Виктор Лихачев

Соня заметила, как Юля словно засветилась изнутри. Было видно, что забыла она вмиг о Гришане, Кузьмиче, обо всем.

А Федор, стараясь скрыть смущение, говорил и говорил.

- Не смог утром проводить. Свояк просил доски из лесничества привезти. Потом за молоком к теще заехал. Боюсь, прокиснет молоко. Приезжаю в монастырь, а вас и след простыл. Сначала я расстроился, а потом подумал, что на гору вы эту попасть захотите. Угадал!

- А говорила - молчун, - засмеялась Софья. - Слушайте, ребята, у меня предложение есть. Молоко и в самом деле прокиснуть может. Как думаешь, Федор Федорович?

- Запросто, Софья Николаевна.

- А где мы еще такого молока попьем, Юля? Вот давайте здесь роскошный прощальный обед и устроим.

- А ты мне на дорогу только молока привез? - уже придя в себя от радости, спросила Юля.

- Не только. Огурчиков, яиц, хлеба домашнего. Софья даже зажмурилась.

- Домашний хлеб с молоком... Это что-то! Неси гостинцы, Федор Федорович. А мы тебе заодно и про наши планы расскажем.

- Зачем? - засмущалась вдруг Юля.

- Вот тебе раз! Как гостинчиков - так что привез, а о том, как дальше собираешься жить, человек, выходит, не обязан знать?

Федор с благодарностью посмотрел на Софью.

- Эх, Софья Николаевна, не умею красиво говорить, а то сказал бы.

- Представь, что умеешь. Говори.

- Говорить? Хороший вы человек. Спасибо. А теперь я пойду за гостинцами. * * *

Новоюрьевск поздним вечером производил впечатление покинутого города. Киреев шел по пустынным улицам, и только полная луна на темном небе сопровождала одинокого путника. Михаил нежно любил этот город, где ему был знаком каждый дом, каждое дерево. Когда Киреев, где бы он ни находился, слышал первые аккорды песни "Где-то есть город, тихий, как сон", в памяти вставал Новоюрьевск. В детстве ему все здесь казалось огромным - двух- и трехэтажные дома, вязы и тополя на широких улицах...

Где-то есть город, тихий, как сон, Пылью тягучей по грудь занесен...

А ведь были времена, когда по сравнению со своим ближайшим соседом - стариком Старгородом

- Новоюрьевск казался молодым, полным сил человеком. Работали шахты, заводы, фабрики, ради которых на месте бывшего рудника и был построен Новоюрьевск. Постепенно из Старгорода перешли сюда все учреждения и организации. На улицах всегда было полным-полно молодежи, детей. Телевизоры тогда были редкостью, а потому вечерний досуг старались проводить "на людях". Мужики резались в домино, играла гармошка, кипели футбольные и волейбольные баталии. Билеты на вечерний сеанс в местный дом культуры невозможно было достать. Бок о бок жили русские, украинцы, немцы, татары. Свадьбы, похороны, проводы становились событием не только одной семьи, а всего двора.

Постарел Новоюрьевск. А может, это Киреев постарел? Двухэтажные дома показались маленькими и какими-то беззащитными. Или это он, беззащитный и маленький, ищет спасения в детстве? Так, наверное, бывает у всех, кто не в ладах с настоящим и ничего не ждет от будущего. Киреев вздохнул. Попытался пошутить: "Вход в город великого путешественника оказался не замеченным сидящими у телевизоров новоюрьевцами". Захотелось выкинуть какую-нибудь шутку. Как в студенческую пору, когда он, подвыпив, кричал по ночам: "Люди, вставайте, я солнце!" Но вместо этого Михаил вполголоса запел ту песню:

В медленной речке вода, как стекло, В мире есть город, в котором тепло,

Наше далекое детство там прошло... Но сестра, ее муж и их семилетний сын встретили его так тепло, так радушно, что грусть улетучилась, будто ее и не было вовсе.

- Бог мой, и даже тушеный кролик! Откуда?

- Володя от своей мамы привез. Картошку помогал выкапывать и привез, - пояснила Женя.

- И что-нибудь к кролику... в смысле выпить - имеется?

- Обязательно, - гордо сказал Володя.

- Так тебе разве можно? - Все-таки сказывалось, что младшая сестра Киреева работала в школе. В голосе слышался металл.

- Женечка, - мягкий Володя умел быть убедительным, - во-первых, такая встреча. Во-вторых, мы понемножку. А в-третьих, это же не магазинное. Миша, ты попробуешь и скажешь, пил ли чтонибудь подобное раньше. Двойная перегонка, на травах настоянная. Пятьдесят градусов, а пьется легко-легко.

- Да там и сорока нет, - фыркнула, собирая стол, Женя.

- Вот видишь, ты пила и не заметила градусов. Согласен, пятидесяти нет, но сорок пять - точно. А белобрысый Илюша и вовсе не отходил от дяди. Он притащил из своей комнаты маленький рюкзак, перешитый из холщовой сумки, и стоял молча, ожидая, когда на него обратят внимание.

- Вот, дядя Миша, мы к походу готовы. Илюша, расскажи, как ты тренировался? - попросила сына Женя.

- Зубы чистил.

- Это очень важно. Молодец, - похвалил племянника Киреев.

- А еще я мышей не боюсь!

- Замечательно, а я вот до сих пор их боюсь. Представляешь, в одном доме меня на чердак спать положили. Сено свежее, запах чудесный, мягко - благодать, одним словом. Только засыпать стал вокруг меня что-то зашуршало. В одном углу, в другом, потом, чувствую, и подо мной что-то шевелится. Бр-р!

- А ты? - Глаза у Ильи стали абсолютно круглыми.

- Дал деру.

- Чего дал?

- Убежал с чердака, одним словом. А хозяева уже спят, будить их не хочется. Что же делать?

- Обратно на чердак лезть! - подсказал Илюша. Все рассмеялись.

- Нет, я же не герой, как ты. Постелил прямо на земле спальник, благо, трава была мягкая, густая - спорыш называется, - так и уснул.

Племянник недоверчиво смотрел на дядю. Рассказ явно не вязался с героическим обликом, который был уже нарисован в воображении ребенка.

- А еще чего ты боишься?

- Больше ничего, - спохватившись, что завтра у родителей возникнет проблема с чисткой зубов сына, сказал Киреев.

- Даже волков? - обрадованный Илья добивал свои последние сомнения.

- Откуда в наше время волки? - вмешалась в их разговор Женя. - Пойдемте к столу, все остывает.

- Это ты напрасно, сестренка. Я про волков, а не про стол. Их очень даже много развелось. А в Шиповом лесу с целой семьей волков нос к носу столкнулся. Точнее, у меня один, а у них четыре носа.

- И что?

- Пришлось всю ночь на вершине сосны сидеть. Шучу... Володя не хвастал. Его напитки и впрямь оказались просто божественными. Уставший Киреев явно воспрял духом, да и силенок будто прибавилось. От него требовали рассказа о путешествии, поэтому сорокапятиградусная настойка на чабреце оказалась как нельзя кстати.

- А про волков ты пошутил? - спросила Женя.

- Нет. Раза четыре встречался. Кабанов и лосей много стало, деревни обезлюдели, вот и волков стало много.

- Страшно было, когда в лесу на них набрел?

- Если скажу, что нет - не поверите. Хотя страха не было. Пять месяцев лесной жизни кое-что значат. Главное не показать, что ты их боишься. В глаза не надо им смотреть. Когда волк один смотри, сколько хочешь, все-таки человека они боятся. А тут три взрослых и детеныш.

- А у тебя ружье было, дядя Миша? - Илью попросили сидеть за столом молча, но он не смог удержаться.

- Не было, - засмеялся Киреев. - Я с ними поздоровался, объяснил, что не могу, к сожалению, пообщаться подольше, и спросил, правильно ли я иду на Ергышевку.

- Дядя Миша, а они?

- Сказали, что иду правильно, только посоветовали быть поосторожнее. В поле за Ергышевкой по ночам семья кабанья ходит кормиться. Кабан, говорят, уж больно горяч, настоящий неврастеник.

- Да ну тебя! - возмутилась Женя. - Трепешься.

- Не верить твое право.

- И как же ты с ними разговаривал? Выл, что ли?

- Зачем же? С волками и без вытья можно. По-человечески. И, представляете, не обманули кабанов я действительно повстречал. Красивое, я вам скажу, зрелище. Ночь, луна - огромнаяогромная. Поле. С трех сторон - лес стеной стоит. И они идут.

- Кабаны?

- Кабаны, племяш, кабаны. Клином. Я раньше смотрел фильм "Александр Невский" и не понимал, почему князь говорил, что немцы клином, "свиньей" идут. А тогда за Ергышевкой понял. Клин самый настоящий. А впереди этот неврастеник. Идут, сопят.

- Ну и что, с ними тоже пообщался? - съехидничала Женя. - Или сразу деру дал, как с чердака?

- Не веришь, а зря. И разве со свиньями можно разговаривать? Тебе об этом еще две тысячи лет сказано: "Не мечи бисер перед свиньями". А поскольку вежливо с ними нельзя говорить, то лучше молчать. Так я и сделал.

- А они?

- Прошли мимо. Там посадка маленькая была, я представил себе, что превратился в молоденький дубок. А ветер с их стороны дул. Все просто. Они и прошли, даже не заметив меня. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот вечер. Оставшись один, Киреев долго не мог уснуть. Затем встал и подошел к книжной полке. Свет луны был таким ярким, что он без труда мог прочитать названия книг. Да в этом и не было необходимости - многие из них он помнил с детства. Как этот томик Бернса. Киреев вспомнил, что в годы первой влюбленности он гадал на стихах. Открывал наугад страницу книги, думая о конкретном человеке. Сейчас Михаил думал о Софье. Когда-то он мог с ней спокойно общаться, разговаривать - и думать совсем о других вещах. Глупый, неужели ты ничего тогда не замечал? А сейчас, сейчас, сколько бы отдал Киреев, чтобы вновь услышать ее голос. Как менялась ее интонация! Ироничноколкая, когда Софья отчитывала Киреева: "Меня всегда бесит мудрость, идущая от возраста, а не от ума". А когда она вспоминала о детстве, об отце, то в голосе были грусть и нежность: "Мне тоже нравится. Сразу что-то давнее вспоминается, русское. Деревянный домик, печурка... Папа любил все это. Даже ложки деревянные собирал". И ее последние слова при расставании: "До свидания, вестник..."