Я стану Алиеной - Наталья Резанова

— Ошибочная мысль. Не порядок, а гармония. Гармония же рождается из единства противоположностей. Ты должен знать — это есть во многих учениях. Небесное и земное, правое и левое, свет и тьма — и так далее. В человеческом воплощении это союз мужчины и женщины. Совместно они изгоняют Темное Воинство — так учат «Логии» монастыря Четырех Врат и «Апокриф святого Хамдира».

Итак, в его жизни произошел слом, а в результате приходится выслушивать лекцию по древнекарнионской философии. И — странное дело — Оливер готов был с этим примириться.

— Никогда не слышал о таких.

— Еще бы. Их искореняли так усердно, что я не уверена, сохранился ли в империи хоть один полный список. В старинных семьях их заучивали наизусть… И Темное Воинство изгнали, и смысл обычая забылся, даже родители твоего приятеля Сторверка не знали его, несмотря на то, что действовали в полном соответствии с ним.

— Но Брекинги — очень древний род.

— Эрды, — произнесла она с некоторым оттенком превосходства. — Северяне… Я имела в виду карнионские семьи. Но согласимся, Брекинги — это удачный случай. А вот у нас с Найтли ничего хорошего не вышло. Ему всегда недоставало силы воли. И вдобавок он был слишком умен для обычного воина. Это дурное сочетание свойств. Поэтому он все бросил и стал заниматься науками. Но он не знал, что для ученого недостаток воли — порок куда худший, чем для воина.

— Ты называешь слабовольным человека, который около сорока лет посвятил твоему возвращению?

— А ты путаешь силу воли с привычкой. Что стало с Найтли, когда он убедился в успехе своих трудов?

— Для тебя, похоже, важнее всего ясность мысли.

— А что мне осталось, кроме мысли?

Оливеру внезапно стало стыдно за свою враждебность. Уловив это, Алиена заметила:

— Не надо проводить аналогий. В определенном смысле ты являешь собой полную противоположность Найтли, так же как Селия противоположна мне.

Запинаясь, Оливер спросил:

— Но если… ты говорила о единстве противоположностей… почему соседство с Селией для тебя так мучительно?

— Я говорила о союзе мужчины и женщины. А мы — обе женщины, и ничего мужского ни в одной из нас нет.

— Свет и тьма — тоже стихии одного порядка.

— Да. Но мы — не две половины единого целого. Будь так, все было бы не в пример легче. Мы — две равноценные личности в одной. А это — болезнь. — Помолчав, она добавила: — Ты справедливо можешь упрекнуть меня в жестокости. По отношению к тебе, к Селии, к вашему ребенку. Но, пытаясь спастись от безумия, я спасаю всех.

— Но если то, чего ты добиваешься, невозможно?

— Невозможно? — Ледяная гордыня проступила сквозь знакомые черты. Лицо, не имевшее ничего общего с тем, что было изображено на обрывке бумаги, выглядело его зеркальным отражением. — То же твердил мне Найтли: невозможно перейти мост, невозможно войти в огонь…

— Ты только что призывала не проводить аналогий.

— Суть вещей от этого не меняется. И запомни: я никогда ни к чему не призываю. Я ставлю в известность. Исходя из этого, полагаю, наш разговор завершен. Я покидаю тебя, как покидала всегда, когда оставляла наедине с Селией.

Голова ее качнулась, а когда поднялась вновь, резкие, властные черты лица смягчились. Глаза были полузакрыты, как от яркого света, хотя в комнате было темно, ресницы вздрагивали.

— Селия?

Все еще не глядя на него, она слепо зашарила руками, нащупала на коленях детскую рубашку, схватила ее и охнула, уколовшись иглой. И только тогда глухо произнесла:

— Теперь ты знаешь все. И вправе ненавидеть меня за обман.

— Этого она и добивается, верно?

— Нет. Но, как она говорит, суть вещей от этого не меняется. Я не хотела открывать правду, не она. Я желала, чтоб ты как можно дольше оставался вне… этого.

— И я просто смотрел бы на то, что с тобой происходит, и гадал, не сходишь ли ты с ума? Нет, тебе нужно было сказать мне.

— И что бы ты сделал?

— Я бы попытался тебе помочь.

— Как?

— Не знаю. Но может быть, еще не поздно. И если я разделю с тобой правду, она не будет столь тяжела.

— Я не могу требовать от тебя все новых жертв.

— А приносить бесконечные жертвы ты можешь?

— Порой мне кажется, что могу.

Она казалась такой слабой, такой потерянной, такой несхожей с той, что говорила с Оливером несколько мгновений назад, что он забыл обо всех сегодняшних своих терзаниях.

— Когда пробудилась Алиена, ты испытывала такую боль, что пыталась убить себя. И это… все так же мучительно?

— Временами, — почти беззвучно сказала она. — А иногда чудится, будто я привыкла, что все это вполне можно выносить, иногда я и вовсе не чувствую ее присутствия. А потом снова — все двоится, расплывается, и нужно чудовищное усилие либо смертельная угроза, чтобы все стало единым.

— Ты не упомянула усилий, что уходили на то, чтобы скрыть свои мучения от меня.

— Я хотела, чтобы ты был счастлив. Но мне не удалось сохранить твое счастье.

— Дурное это было счастье — за твой счет и от незнания.

— А счастье только таким и бывает… Что ты сделаешь теперь?

— Если бы мне было дано знать? Одно я понимаю — раз ты научилась жить и смиряться с этим, значит, я тоже должен. Хотя признаюсь — я не люблю Алиену и никогда ее не полюблю.

— Да, но ты должен понять — она не такая жестокая, как представляется… не такая безжалостная. Она гораздо сильнее меня, я, помнится, говорила об этом, и для нее сознательно умалиться, отказаться от главенства, не действовать, а ждать — жертвы не в пример тяжелее, чем те, что приношу я.

— Еще бы, с ее-то властолюбием…

— Не надо. Не стоит осуждать ее за то, что она ждет изменений. Ведь у меня есть вы, ради которых я согласна терпеть все и дальше, — мой ребенок и ты… а что есть у нее? Только знания.

— И если мы будем с тобой, ты выдержишь?

— Надеюсь. — Она неуклюже встала. — В одной из книг Найтли я прочитала поучение, принадлежавшее какому-то греческому монаху: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». Это обо мне… Тебе не кажется, что сегодня я тебя основательно подвела? Уже ночь, а я так и не позаботилась об ужине. Плохая у тебя жена и ничего хорошего не заслуживает. — Она направилась к лестнице.

День был невероятно длинный, и Оливер безмерно устал после поездки в Эйсан и обратно, если не считать усталости душевной. Ноги гудели и едва слушались, но он сумел перехватить Селию — ее походка с каждым днем становилась все более затрудненной.

— Мы как пара дряхлых стариков… Филемон и Бавкида… а ты, едва выбравшись из ада, рвешься на кухню.

— А как же! Потоп, землетрясение, конец света — ничто не должно помешать женщине исполнять свой долг. А долг ее, между прочим, состоит в том, чтобы любимый муж был сыт… и не ври мне, что ты не хочешь есть.