Александр Пушкин и его время - Всеволод Иванов

Это было торжество Пушкина, его подлинный вековой успех.

Но тенью неотступно крадется за сиянием Пушкина его роковая судьба, следит и бьет из-за угла.

4 ноября 1836 года поэт получает одновременно три анонимных письма, одинаковое содержание которых известно полтораста лет всей России, подлое письмо, карающее его честь как мужа, как главы семьи, как дворянина.

Работа, творчество, хлопоты нарушены, семейная жизнь злобно опоганена, предстоит бой, схватка в темноте с невидимым врагом не только одного поэта, а и всего русского народа.

Но есть для поэта ведь и «упоение в бою… и в разъяренном океане…». И счастлив тот, кто средь волненья их обретать и ведать мог!»

И в это самое время, еще более наращивая накал душевных переживаний поэта, в Петербурге происходит событие, для поэта чрезвычайно важное.

27 ноября в Большом театре подымает занавес первое представление оперы М. И. Глинки «Иван Сусанин», как эта опера называется в наше время. Тогда она по приказанию самого царя получила наименование «Жизнь за царя».

Спектакль был пышный, и опера Глинки была взошедшей ранней музыкальной зарей, предвещавшей Пушкину его мировую славу.

«Я был вчера на открытии театра, — пишет Александр Иванович Тургенев своему брату Николаю Ивановичу в Лондон, — ставили новую русскую оперу «Семейство Сусаниных» композитора Глинки, и все было превосходно: постановка, костюмы, публика, музыка, балеты. Двор присутствовал в полном составе. Ложи были украшены нарядными женщинами. Я нашел Жуковского в добром здоровье, Вяземский менее грустен…»

Спектакль, можно сказать, явился музыкальным утверждением патриотической народной концепции Пушкина: опера «Семейство Сусаниных» полностью поддержала положение Пушкина о народном мнении как основе движения национальной истории России.

Эта опера, задуманная Глинкой под влиянием Пушкина, в тесном сотрудничестве с Жуковским, явившаяся выражением утопической тогда идеи русской народной государственности, стала в мировом репертуаре предтечей европейского большого композитора Р. Вагнера, его опер с циклом «Кольцо Нибелунгов» в центре, воспевающим немецкую героику (оперы «Золото Рейна», «Валькирии», «Зигфрид», «Гибель богов»).

Опера «Семейство Сусаниных» тематически связана с «Борисом Годуновым» как торжество народного завершения конфликта между преступлением Годунова и народом.

«Мне отмщение и аз воздам», — как бы повторяет тут Глинка толстовский грозный эпиграф к «Анне Карениной». Личные замыслы Бориса Годунова, названного Димитрия, польской авантюрной интервенции падают пред скромными народными вождями — Дм. Пожарским и К. Мининым — «нижегородским мещанином», вся же страна наша является как бы одним «Семейством Сусаниных», костромских крестьян, великолепными хорами и колоколами утвержденной народной власти.

Торжество Глинки в музыке оперы было вместе и торжеством Пушкина в национальной мысли.

Ни для Глинки, ни для Пушкина никакой разделяющей «бездны» не существовало: оба наши гения музыки и поэзии обладали в высшей степени даром проникновения в культуры других народов, оба прежде всего несли с собой мир, который тогда Европа получила после погрома Москвы «Наполеоном-буяном», в кампаниях с 12 народами Запада.

Премьера эта оперы Глинки стала, по существу, признанием взглядов поэта, в чем отказано было, как мы видели, «Борису Годунову». И тот же А. Тургенев сообщает брату Николаю, заканчивая свое письмо, что на блестящей премьере Пушкин был очень «озабочен одним семейным делом», и читатель, конечно, догадывается, что это за дело.

Мучительно все переживая, Пушкин безмолвствовал. И только по одному признаку можно судить о том, какая буря «кипела в его груди», о том, как ясно понимал Пушкин, какую трудную борьбу он вел в тот последний в его жизни ноябрь, слушая восторженное ликование народа в финале «Ивана Сусанина».

А 13 декабря старый друг молодости Пушкина А. В. Всеволожский — как водилось тогда — дает веселый дружеский обед в честь успеха М. И. Глинки и его оперы. За обедом хором друзей был исполнен экспромтом шуточный «Канон в честь М. И. Глинки», четыре куплета которого были сочинены четырьмя авторами:

Пой в восторге, русский хор,Вышла новая новинка.Веселися, Русь! наш Глинка —Уж не Глинка, а фарфор!

Первый куплет сочинил М. Ю. Виельгорский, композитор.

Второй куплет — князь П. А. Вяземский.

За прекрасную новинкуСлавить будет глас молвыНашего Орфея ГлинкуОт Неглинной до Невы.

В. А. Жуковский выступил так:

В честь толь славные новинкиГрянь, труба и барабан,Выпьем за здоровье ГлинкиМы глинтвейну стакан.

Последний же куплет пера самого А. С. Пушкина обращает сразу на себя наше внимание мрачностью своего содержания:

Слушая сию новинку,Зависть, злобой омрачась,Пусть скрежещет, но уж ГлинкуЗатоптать не может в грязь.

Знамя победы народной здесь горит на грозовом фронте той великой борьбы, которую темная зависть ведет против светлых гениев, борьбы, запечатленной Пушкиным в «маленькой трагедии» о Моцарте и Сальери, этой схватки за гармонию между светлым гением и скупой алгеброй.

Так через музыку введенный другом Глинкой Пушкин вошел в первый Пантеон национальных искусств.

И великий композитор, признательный М. И. Глинка, отметил это событие спустя шесть лет.

В 1842 году на сцене Большого театра ставится вторая и последняя опера Глинки — «Руслан и Людмила», эта музыкальная драма обобщенной мировой борьбы Добра против Зла. Пушкин уже лёг в Святогорской обители, но память о нем, о его деле витает на сценах всего мира. Седобородый славный певец Баян под звоны гуслей в первом действии поет свою вторую песню — печальный гимн памяти уже ушедшего Пушкина:

Есть пустынный край,Безотрадный брег.Там — на полночи далеко.Солнце летнееНа долины тамСквозь туман глядитБез лучей!Но века пройдут,И на бедный крайДоля дивнаяНизойдет.Там младой певецВ славу родиныНа златых струнахВоспоет.И Людмилу намС ее витяземОт забвения сохранит.Но не долог срокНа земле певцу…Все бессмертные — в небесах.

В сотнях изданий, в миллионных тиражах, на многих языках музыкальные издания идут в народ — пушкинские песни и романсы, десятки опер на пушкинские темы, в роскошно оформленных театрах и многочисленных клубах, при чудесных хорах и оркестрах, при участии чудесных певцов и певиц, в бесконечных радиопередачах — уже целых полтора века Пушкин идет и идет в народ.

Какие образы, какие мотивы, какие декорации, какая душевная реакция в массах! Мы всюду видим и слышим пушкинские мотивы и настроения: в «Иване Сусанине», в «Руслане и Людмиле», в «Борисе Годунове», в «Русалке», «Князе Игоре», в «Сказке о царе Салтане», «Золотом петушке», в «Евгении Онегине», в «Мазепе», в «Пиковой даме», «Дубровском», в «Алеко».

Пушкин и Глинка озвучили историю и быт русского народа, и Мусоргский, и «Могучая кучка», и Чайковский вошли в великий хор, славящий дело Пушкина.

Глава 23. «Жизнь кончена!»

С утра 27 января 1837 года в большой одиннадцатикомнатной квартире семьи Пушкиных на Мойке у Певческого моста, в бельэтаже старинного дома княгини Волконской, все шло как обычно.

Александр Сергеевич проснулся в восемь, встал с красного своего дивана, накинул старенький, в клетку халат, выпил чаю, сел за свой письменный стол — простой, очень большой. Занимал стол середину узкой светлой комнаты, был завален бумагами, перед столом — кресло. Слева два окна, справа — полки, заставленные книгами до самого потолка. Очень скромна была вся эта обстановка.

Занимался Пушкин за столом часов до одиннадцати, затем оделся, ему подали сани, и он уехал. Вскоре же вернулся в хорошем расположении духа, что-то напевал, прохаживался по кабинету. Увидев в окно, что к нему идет полковник Данзас, его товарищ по Лицею, встретил его в прихожей, и оба прошли в кабинет.

Данзас скоро уехал. Ударила пушка за Невой с верхов крепости.

Полдень 27 января.

В кабинет Пушкина вошел с поклоном Цветаев Федор Фролыч, главный приказчик, правая рука издатели А. Ф. Смирдина. Был он человеком угрюмым, малообщительным, как и его хозяин. Пушкин очень любил Цветаева.

Суровый книжник этот страстно любил литературу, был живым её каталогом и, не задумываясь, мог дать справку о любой русской книге, от Ломоносова до вышедшей в свет вчера, знал и о них все отзывы.

Пушкин очень весело встретил Федора Фролыча — ведь тот приехал к нему от своего хозяина Смирдина договориться о новом издании сочинений поэта.