Русские инородные сказки - 6 - Макс Фрай

ПИКНИК

Долго шли: через холмы, огибая заросли кустарника, мимо рощ смоковниц и олеандров — пока наконец не вышли к горе. Я корзиной все руки оттянул, но оно того стоило. Забрались почти что на вершину, и такая нам открылась красота, такая… дух захватывает. Огляделись — а там и ручей нашелся, и рядом камень удобный — большой, плоский. Отец в сторону чуть отошел, присел — он немолодой у меня, понятно, устал, а слуг мы оставили еще у холмов, за лошадьми пусть смотрят, за поклажей. И хорошо, что их нет, что ж я — безрукий, сам не могу? Веток сухих наломал, из круглых камней сложил очаг. Принес воды от ручья — много, чтоб и умыться, и пить. На край камня постелил платок чистый, края прижал, разложил лепешки, виноград, орехи поставил, мед, гранатовые плоды… Один, как учили, не разламывая, покатал осторожно по камню туда и сюда, давя зерна, а после сделал надрез и собрал терпкий сок в чашу. Поднес отцу.

А у него на коленях веревка разложена, прочная, тройного плетения, а в руке нож. И он его вертит, будто бы солнце ловит на лезвие, играет — а сам в землю глядит, низко так голову наклонил, мне и лица не видать.

Отец, говорю, я тебе сок принес. Выпей. Он голову поднял, смотрит на меня, молчит. Отец, говорю, ты что — плачешь? Отец? Ты устал?

А он меня назвал по имени, запнулся, глаза прикрыл как от боли, сглотнул. Исаак, говорит. И опять замолчал. Сын мой. Исаак. Послушай меня…

ЛАБИРИНТ

«Живи», — сказала Лариса и втиснула в мою ладонь неудобный тяжелый ключ. И я стала жить.

Первые дни я почти не выходила из комнаты. Проскальзывала по нужде к узенькому коридорчику, мимо двух филенчатых, в наплывах белой краски дверей, плескала в лицо водой из медного крана над скособоченной раковиной, щелкала рычажком электрического чайника. И спешила назад, к себе. Там, в темноватой захламленной комнате, меня окружала тишина. Я перебирала глупые чужие вещи — такая у нас с Ларисой была договоренность: «Разобрать там, — она неопределенно помахала рукой, — разобрать, разложить». Я и раскладывала. С глухим стуком захлопывались дверцы, протестующее поскрипывая, вдвигались на место ящики. Тишина вползала в меня облаком на мягких лапах; умещалась напротив потертым плюшевым медведем. Я успокаивалась. За окном деревья роняли разлапистые цветные листья, а я, соря крошками, сидела на подоконнике — жевала булку и пила чай.

Ларису я не видела. Она передвигалась (жила? присутствовала?) в глубине квартиры, шумела и топала в своей квадратной, на два окна комнате, за которой, я знала, есть еще коридор, и ванная, и большая кухня с растрескавшейся краской на стенах, мраморным подоконником высокого окна и плиткой на полу.

Понемногу я стала исследовать квартиру. Она оказалась куда больше, чем я ее помнила, — впрочем, в те несколько раз, что я приходила сюда как гостья, мы сразу сворачивали, стучались в дверь, шумно радовались встрече, доставали пирожные и вино. Теперь я играла сама с собой в экспедицию: заворачивала в бумагу несколько бутербродов, наливала чай в термос. Привязывала к ручке своей двери конец бечевки и, медленно разматывая клубок, шла направо или налево по коридору, считая шаги и повороты.

— Бля… ну ты Ариадна… — Лариса неожиданно выскочила на меня из темноты. Я быстро нафантазировала Минотавра за одной из запертых дверей и нервно рассмеялась. Лариса повернула выключатель. — Пойдем… пойдем… — Лариса достала из кармана ключ и открыла дверь. За дверью начинался новый коридор.

— Да сколько ж здесь… — начала я.

— Весь этаж, — сказала Лариса. — Квартира на весь этаж, ты не знала? Пойдем, я тебя познакомлю с другими, — она коротко запнулась, — с другими гостями.

Там, за дверью, было интересно. Во-первых, там были котята! Серый и черный, они гонялись друг за другом по громадной прихожей, запрыгивали на груды висящей по стенам одежды, прятались в тенях, чтобы неожиданно выскочить и напасть на проходящие мимо ноги. Черный котенок вцепился когтями в задник моей тапочки и проехался следом за мной несколько метров.

«Другие гости» были представлены Лерой Ивановной (толстая старуха в халате, с черными неестественными бровями и лакированной прической с крутыми завитками кудрей), минутно показавшейся в дверях своей комнаты молодой парой (он кивнул, она спряталась за его спину, потом узкая бледная рука захлопнула дверь) и молчаливым таджиком — из его имени я запомнила только дважды повторяющийся звук «тх».

«Хозяйкой» здесь была Ирина — у нее были ключи от всех комнат в этой части квартиры.

— Да переезжай, — сказала она. — Тут места…

Я посмотрела на Ларису. Она махнула рукой:

— Переезжай, чего. Все лучше, чем в темноте бродить.

Я благодарно кивнула. Ира нравилась мне гораздо больше Ларисы. Я никак не могла вспомнить, когда мы познакомились, — казалось, что Лариса была всегда, шумела и топталась на периферии моей жизни, иногда приближаясь вплотную (тогда я мучалась: она совсем не умела держать дистанцию, нависала, заглядывала в глаза, тормошила, тянула меня). Ира была другая: черноволосая, тонкая, с ускользающим взглядом, неслышной походкой, с медлительной грацией большого зверя. Она по большей части молчала, заговорив, обрывала фразы точно в том месте, где уже без слов понятно необязательное продолжение, много курила. Я перебралась в комнату со скрипучим полом и полукруглым окном в частом переплете рамы. Ларису я больше никогда не видела.

«На столе в комнате Леры Ивановны стоит глиняная кошка с человеческим (мужским) усатым лицом и орденскими планками на груди. Из окна комнаты молодой парочки виден заснеженный двор, тогда как в моем окне по-прежнему осень. Приходил кто-то с таксой, пришлось ловить ее по всей квартире, черный котенок сидел на моем плече и шипел. Таджик, кажется, все время спит — натыкаюсь на него в разных комнатах: закрытые глаза, неподвижное лицо, выражение которого совершенно не меняется». Я покусала кончик ручки. Я не пыталась анализировать события, только фиксировала их. Записи занимали половину тетради. «Ира постучалась в мою дверь, — написала я. — Позвала меня гулять». Я закрыла тетрадь и встала.

Мы гуляем по лестничной площадке. Она громадная, с тремя лестницами — я стараюсь держаться подальше от низеньких, мне едва по колено, ограждений. Перила выкрашены синей краской. На полу — мозаика черно-белых плиток. Ира идет впереди меня, я смотрю в ее спину. Выцветшее кимоно, расхлябанная походка. За ней волной расходится тишина — если напрячься, то можно увидеть границы этой волны. Я не хочу напрягаться, потому что рядом с границей будет идти кто-то в военной форме.