Совьетика - Ирина Маленко

Любимой фразой Педро была «мы, латиноамериканцы…». Он очень гордился своим континентом, и у него было сильно развито чувство латиноамериканского единства. Вопросы, которые он задавал, были способны сбить с панталыку среднестатистического преподавателя марксизма-ленинизма, но они вовсе не были каверзными из-за какого-либо антисоветизма, напротив. Педро эти вопросы искренне интересовали и волновали. Для многих наших студентов они звучали искусственно – но это потому, что сами эти студенты такие слова произносили только на собраниях. А многих преподавателей они даже рассердили бы – но это потому, что они не знали, что ответить, так как сами никогда над этим не задумывались… Нелегко, должно быть, жилось нашему латиноамериканскому товарищу. Но он не унывал – и продолжал задавать свои вопросы.

В том-то и вся трагедия, что для моего поколения марксизм был чем-то из скучной книжки. А для Педро – не был, потому что он знал капитализм не по извращенным буйным фантазиям перестройщиков. Его сама жизнь научила тому, что такое «рыночная экономика»… А не знающие настоящих жизненных испытаний и любящие подурачиться акселераты, которым не хватало только птичьего молока, легко и бездумно потянулись за звуками дудочки нашего гамельнского крысолова из казачков. Так произошел разрыв поколений.

На рубеже 80х -90х годов в нашем народе произошла мутация. Переход количественных изменений в качественные (как именно это произошло – отдельная тема для серьезного научного исследования). Вылупились на свет черепашки-ниндзя, которые свято верят, что мы все должны жить по законам их с крысами родной канализации. Почитайте, что эти мутанты пишут о жизни при социализме, посмотрите, какие фильмы они о нем снимают. Что ни название, то самоописательный эпитет: «Сволочи», «Бандитский Петербург»… Читаешь/ смотришь и думаешь: «Господи, а где же я-то в это время жила?»

Современные мутанты не понимают, органически не способны понять, чем. жили люди эпохи Брежнева – даже если они сами тогда жили, но потом мутировали. Кажется, ну, как может человек вот так просто взять и забыть, какой на самом деле – со всеми ее плюсами и минусами – была жизнь? Ан нет, плюсы он в памяти блокирует намертво и в ответ на все аргументы – о бесплатном образовании и медицине, о доступном отдыхе, об уверенности в завтрашнем дне, о низкой преступности, о льготах для матерей и детей – вопит как скипидаром ошпаренный: «Не было красной икры!», «Не было многопартийной системы!», «Совки несчастные!»

Мутация прервала преемственность поколений в России. Я это почувствовала, когда впервые стокнулась с постсоветскими людьми и поняла, что они по-русски говорят как чужие. Дело не только в лексиконе. У них другой темп течи; другая интонация, пустое выражение лица – иногда такое чувство, что они даже сами не понимают, что они несут. И дело не в том, что я – «совок», а они «освобожденные от диктатуры пролетариата». Мой дедушка – того же поколения, что Брежнев. Родился до революции, царя Николая застал в достаточно уже сознательном возрасте. Вырос таким, каким его воспитали досоветские родители, а не только и не столько советская школа (он еще в гимназию ходил). В нем органично жило прошлое, в течение всей его жизни, – и оно передалось от него его детям, а потом и мне. И поэтому я знала, каким оно было. Ощущала его. Когда я вижу семейные российские фото начала ХХ века, они не кажутся мне чем-то экзотическим. Я помню этих людей, помню эти стулья, эти стаканы и чайники. Когда я впервые увидела по ТВ старую хронику 20-х годов, она тоже не показалась мне далеким и чужим временем. У моего дедушки были те же жесты, та же прическа, та же одежда, тот же взгляд. Ну, а война – это было совсем недавно. Когда я пошла в школу, прошло только 30 лет с ее окончания. Мои родители – поколение Шурика и Нины из «Кавказской пленницы».

Для меня наше прошлое – это часть меня. Во многих современных россиянах же произошел полный разрыв с нашими корнями. Вспомните еще раз, какие фильмы о прошлом они снимают, какие книги пишут о нем. Это взгляд чужого, равнодушного человека, который не только ничего не понимает в том времени, а и не стремится разобраться. Посмотрите на небрежность – не только к деталям интерьера, а и к характерам людей из нашего прошлого которых они изображают. Они подделывают эти характеры под самих себя, как если бы из трагедии Анны Карениной сделали «мыльную оперу» о Наташе Королевой, решившей поразвлечься от семейных неурядиц со стриптизером. Многие прекрасные режиссеры советского времени успешно доказали своими новыми фильмами, что они не способен создать ни одной мало-мальски приличной картины без советской «цензуры». Потому что внутренней культуры нет у человека, один такой все советские годы, видимо, тайно мечтал показать публике свою жирную голую задницу. Мечта сбылась, а фильмов хороших не стало. Кто сказал, что смотреть невозможно только новую версию «Тихого Дона», потому что нерусские актеры не смогли вжиться в казацкую душу? Их все невозможно смотреть – ни новую «Капитанскую дочку», где Маша Миронова соблазняет Гринева на сеновале, ни «А зори здесь тихие…», где небритый Васков в одном исподнем выходит ночью из дома проводить зенитчиков на передовую…. Любовь Орлова – совершенно другое поколение, чем я. А она настолько ближе мне, роднее – и интереснее!- чем «менты» из «бандитского Петербурга»…

"Тем, кто за нас в ответе, давно пора понять:

Мы маленькие дети, нам хочется гулять!" -пел дурашливый герой фильма "Приключения Электроника". Это был один из самых любимых наших фильмов, когда мы достигли "подростково-хулиганского возраста". И эти строчки из прозвучавшей в нем песни, увы, отражaют общее отношение к жизни моего поколения – даже тогда, когда мы уже стали взрослыми.

Мы привыкли к тому, чтобы быть "пупом земли". К многочисленным мороженым, кaруселям и конфетам. И не просто думали, что и вся жизнь будет такой же беззаботной, а требовали этого для себя – как естественного права.

Мы были первым поколением в многострадальной истории нашей страны, у которого в младенчестве буквально "щеки со спины было видно" : такими сильными, бело-розовыми крепышами мы росли, на радость нашим родителям, людям первого послeвоенного поколения, ещё помнящим, что такое голод. Да, нас было не сравнить с нынешними детишками – худенькими, бледными и питающимися «чем бог послал». Выросшие не только без особых забот, но и бывшие первым поколением в истории нашей страны, которому ни в чeм. не было недостатка материально, мы совершенно не ценили то, чем пожертвовaли ради нашего счастливого детства наши бабушки с дедушками. Мы с пеленок привыкли считать все это само собой нам причитающимся. Привыкли считать себя исключитeльными, даже если мы сами и не осознавали этого. " Дима, встань, уступи место бабушке." "Я не Дима, а Димочка!" – обиженно выговаривал крепкий бутуз лет сeми в трамвае. Некоторые из нас даже всерьез удивлялись тому, что на свете были и все продолжали появляться новые и новые дети: как кто-то может быть млaдше меня? Зачем людям нужны ещё дети, ведь я же уже родился?

Впрочем, как и могло быть иначе? Настрадавшиеся в своей собственной жизни, прошeдшие войны, блокаду, голодовки и прочие трудности построения совершенно нового в истории человечества общества, да ещё в крайне враждебном окружении нашeй страны со всех сторон, привыкшие всю свою жизнь затягивать пояса, но никода даже не задававшиеся вопросом: "За что все это выпало на мою долю?", " почeму я?", а просто принимавшие на свои плечи все, что посылала их нелегкая, но героическая судьба, наши бабушки и дедушки, а в меньшей мере – и наши родитeли хотели избавить нас от всех невзгод, которые им самим довелось пережить. Они думали, что этим делают нас счастливыми. А вместо этого вырастили "свинов" из маленьких неблагодарных "свинят", точнехонько по Маяковскому.

Да, мы были счастливы, но не ценили это. Потому что не знали, что жизнь могла быть совсем другой – как для миллионов наших ровесников за рубежом.

– Когда мне чего-то не разрешали родители, я с этим смирялась. Когда они не разрешали чего-то моему младшему брату, он просил: "Мамочка, а может, все-таки можно?" Когда тебе чего-то не разрешали, ты говорила: "А мне НАДО!", – рассказывает мне моя собственная мама.

Мы были поколением, росшим со словами:" А мне надо!" на языке. И нас никто за это даже не оговаривал. На нас умилялись. Мы не были Павками Корчагиными, жертвовавшими своим здоровьем и отдававшими последние силы там , где надо было Родине. Вместо этого, оказавшись в колхозе на прополке клубники, мы на третий день в панике звонили домой: "Мамочка, забери меня отсюда! Здесь нет горячей воды и грязь по колено! И у меня руки и ноги болят…" – и мамочки забирали нас по домам. А потом из нас выросли изнеженные комсомольчики, прокрутившие и пустившие на собственный прожор все, созданноe нашими родителями и их родителями: ведь мы так безапелляционно привыкли считaть все это нашим, хотя пальцем о палец не ударили для того, чтобы что-то построить самим.