Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

Мужайтесь, братья-крестьяне, знайте, что Советское правительство доживает последние дни… Кроток и мягок русский мужик, но и страшен он бывает в гневе своем, большевики сумели пробудить этот гнев у него на свою голову… Волна народного гнева смоет с русской земли весь навоз, называемый большевизмом…»

Камень поставили, а соорудить памятник так и не собрались. Не потому ли, что трудно определить, кто герой, а кто жертва? Как отличить бескорыстного борца за счастье народное от настоящего бандита? Кем в реальности были антоновцы и сам Александр Степанович Антонов? На чьей стороне историческая правда?

История этой трагедия встает со страниц огромного сборника документов «Антоновщина. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1920–1921 гг.». И это лишь одна из страниц трагедии русской деревни.

«Деревня доедает последнее, — сообщал представитель тамбовской организации эсеров в июле 1920 года в ЦК своей партии о ситуации в губернии. — Ее косит сыпняк, собирающий обильную жертву, ибо лекарств в деревне нет, как и докторов… Деревня представляет собою или лазарет, или концентрационный лагерь с принудительными работами всего здорового населения…».

Крестьяне не желали отдавать продовольствие за деньги, которые ничего не стоили. В 1920 году население страны составляло 131,5 миллиона человек. Из них 110,8 миллиона жили в деревне. До Первой мировой аграрный сектор давал половину национального дохода страны, в Гражданскую — больше 80 процентов. Национализация промышленности советской власти ничего не дела. Страна жила за счет деревни.

В 1921 году промышленность Петрограда давала только 13 процентов промышленной продукции довоенного уровня. В начале февраля 1921 года решением Петроградского совета ввиду нехватки топлива закрыли временно 64 предприятия. Среди них крупнейшие — Путиловский завод, Сестрорецкий завод «Треугольник», «Сименс», «Эриксон»[6].

«Наша революция, — писал известный металлург Владимир Ефимович Грум-Гржимайло, — как всякая революция, в своей сущности была пугачевщиной: “грабь награбленное”, “мы больше не рабы, чтобы работать”. В результате — голод и железная необходимость работать. Крестьянин одумался скорее всего. Он привык жить трудом и хорошо знает, что его никто не накормит, а все тянут с него хлеб, и он всех должен кормить…».

Осенью 1917 года без продовольствия осталась практически вся европейская часть России, в том числе действующая армия. Весной 1918 года начался голод. Большевики ввели продовольственную диктатуру. Наркомат продовольствия получил чрезвычайные полномочия. Декрет ВЦИК от 13 мая 1918 года потребовал все зерно «сверх количества, необходимого для обсеменения полей и личного потребления по установленным нормам до нового урожая, заявить к сдаче».

29 мая 1918 года объявили всеобщую мобилизацию рабочих и беднейших крестьян в Рабоче-крестьянскую Красную Армию «для борьбы за хлеб и для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции». 4 июля председатель Реввоенсовета Лев Троцкий, выступая перед продовольственными отрядами, объяснил:

— Гражданская война уперлась в хлеб!

В деревню двинулись продотряды, которые получили право применять силу, если крестьяне не станут отдавать хлеб. Разрешалось в случае отказа сдавать хлеб подвергать репрессиям целые села. И с этого момента судьбы города и деревни разошлись. Конечно, сельская беднота, у которой ничего не забирали потому, что у нее ничего не было, поддержала эту политику, но в целом деревня не приняла насильственного выкачивания хлеба, что чаще всего выглядело просто как грабеж.

Гражданская война шла не только между белыми и красными. Политическая борьба различных сил дополнялась ненавистью крестьян к крупным землевладельцам и ненавистью крестьян друг к другу — бедняков к середнякам. 11 июня 1918 года появился декрет о создании Комитетов бедноты, чтобы они помогли собирать хлеб. Создавая Комбеды, большевики помогли молодому поколению в деревне, недавним фронтовикам, забрать власть у пожилых крестьян. Это был еще и конфликт поколений.

Новая власть давила самых успешных хозяев, называя их кулаками. «Темная крестьянская масса из числа земледельцев-общинников по призыву большевиков учинила этим наиболее высокопроизводительным хозяйствам небывалый разгром»[7].

После большой гражданской войны началась малая. Деревня против города, крестьянин против горожанина. При этом высокая политика, события в стране крестьянина не очень волновали. В этой острой политической борьбе деревня ведь не хотела определенно становиться на сторону белых или красных. Деревня желала, чтобы ее оставили в покое, и сопротивлялась всем, кто пытался забрать хлеб.

Деревенским беднякам еще разрешили обменивать продукты на промышленные товары. Остальные крестьяне обязаны были продавать зерно государству по твердым ценам за денежные знаки, которые превратились в ничего не стоящие бумажки…

Государство обещало в обмен на хлеб снабдить деревню промышленными товарами, но промышленность развалилась, ничего не производили, поэтому продотряды просто забирали хлеб. Что особенно возмущало крестьян — это то, что реквизированное у них зерно гнило на железнодорожных станциях: продармейцы либо торговали, либо гнали из него самогон.

«Нормы сдачи продовольствия носили чисто условный характер, их зачастую определяли “на глазок”, — пишет историк Иван Альбертович Чуканов. — “Расплата” с крестьянами осуществлялась, как правило, при помощи расписок, обещавших, что “в будущем” за полученный хлеб с крестьянами “рассчитаются”. Часть продуктов оплачивали по так называемым твердым ценам, что в условиях гиперинфляции было чистой фикцией…

Жесточайшими методами проводилась продразверстка в 1920 году. Во-первых, был расширен ассортимент сдаваемого продовольствия. Сдаче подлежали овощи, мясо, молоко, птица, яйца. Установили разверстку на сдачу соломы, шкур, пеньки, меда и т. д. Во-вторых, реквизиция носила более изощренный характер… В-третьих, продразверстка проходила в условиях неурожая, вызванного засухой и недосевом полей. В 1920 году разверстка носила социальный характер. Хлеб, сданный зажиточными крестьянами, шел в зачет беднякам, что порождало у них иждивенческие настроения…».

Заградительно-реквизиционные отряды экономист Николай Афанасьевич Орлов, который служил в комиссариате продовольствия и редактировал ведомственный журнал[8], называл «разбойничающими и охулиганившимися».

К 1 мая 1919 года продармия насчитывала 25 тысяч человек.

«Продовольственная политика Центра, — писал Орлов, — претворилась на местах в систематическое преследование имущего крестьянства (в том числе среднего), поголовную реквизицию и даже конфискацию хлеба (где были на то достаточные силы), неистовства заградительных отрядов и крестьянские восстания…