Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

квадрате в Голландском аэропорту «Схрипхрол», который голландцы с присущим им изяществом называют «Схрипхрол», и жду, когда ему надоест пялиться на паспорт.

Из-за чего, собственно расстраиваться? Да, попал под колпак, так сложились обстоятельства. С каждым может случиться. В этой профессии, правда, каждый уверен, что с ним, как с супругой Цезаря, подобное случиться как раз не может. Все играют в неприкасаемых. Потому, собственно, и выбирают именно это ремесло, чтобы играть в неприкасаемых. Но коли уж стряслось, так выход один и самый простой — уйти с работы и затихнуть, глотая обиду. И нечего оскорбляться! Понятно ведь было, что за работа, какие люди будут окружать. И по каким правилам пойдет игра. Нужно было обязательно реабилитироваться? Идея прекрасная, только как это сделать?

— Нечасто такое вижу. Сейчас все постоянно путешествуют. Весь мир путешествует. Вы слушаете меня, господин Соловьев?

Как же меня раздражает этот тип! Может быть, это просто нервы. Настроение донельзя поганое. А тут еще этот болтун в униформе. Офицер молодой и толстый. И меланхоличный, как захандривший в неволе слон. Но говорливый, как эстрадный конферансье. Не поднимая глаз, он мычит:

— У вас совсем новый паспорт. Поздравляю. Это, понимаете ли, редкость. Обычно бывает столько штампов, что и не знаешь, куда ставить новые отметки. У меня тут, скажу вам, был случай с одной туристкой из Южной Африки…

Я напрягаюсь. С первым же шагом по чужой земле автоматически включаются системы защиты. Совсем как у робота. Резко обостряется восприятие и натягиваются нервы. Это в театре и кино все ясно и понятно. Если есть ружье, то оно всенепременно стреляет, если есть грабли — на них обязательно наступают. Примитивная логика. Ав нашей многотрудной работе все как раз наоборот. Ружья развешаны повсюду, и одному богу известно, кому какое из них предназначено. Ходи и смотри в оба, если хочешь уцелеть. Работа в конторе учит, по крайней мере, одному непреложному правилу: «Бойся случайностей и не верь в совпадения».

Интересно, что надо этому типу за стойкой паспортного контроля? При его работе главное — не допускать сбоев и не устраивать толкотню. А он треплется со мной, как со старым приятелем, и хвост пассажиров сзади все растет. Я улыбаюсь, хотя кожу на лице начинает покалывать, как иголками. Сейчас этот толстяк еще немного поговорит, а потом ко мне подойдут двое неприметных граждан и возьмут под руки. И отведут для допроса. В конце концов, конечно, отпустят, но нервы попортят изрядно.

Конечно, все это чепуха, и как раз перед голландскими властями я пуст и прозрачен. И невинен как дитя. И проблемы у меня совсем иного рода, нежели риск испортить карьеру. Но мысль об аресте — ярмо, которое разведчик несет всю свою жизнь, и которая в итоге сводит его в могилу раньше положенного срока. Сейчас надо помолчать, пока этому типу надоест чесать язык.

Как же он мне надоел! И тут, как всегда не ко времени, меня прорывает:

— Да, новый паспорт, новый. Люблю путешествовать по миру. А старый отобрали. В Таиланде. За торговлю живым товаром.

Голландец медленно поднимает голову:

— Все бывает. Кстати, давно хотел спросить, но не было случая. А правда, что торговлей живым товаром в основном занимаются те, кого женщины не интересуют?

Вот он как все повернул. Молча размышляю над ответом, который должен быть не более чем умеренно вызывающим — не надо забывать, что мой паспорт все еще в руках у этого типа. А офицер, навалившись на заскрипевшую стойку и не обращая ни малейшего внимания на недовольный гул пассажиров за моей спиной, тем временем продолжает:

— Не боитесь, сэр?

— Чего?

— Что я не пойму шутки и задержу вас до выяснения обстоятельств?

— Боже сохрани. Это что же, у голландских офицеров паспортного контроля совсем нет чувства юмора?

Голландец надолго задумывается. Потом со вздохом заключает:

— У меня есть чувство юмора. Определенно есть.

И, поставив штамп, протягивает мне треклятый новый паспорт. После этого, уже не глядя больше на меня, берет документы у худой седой дамы, которая последние десять минут сверлила мне мрачным взглядом затылок.

Переводя дыхание и вполголоса чертыхаясь, шагаю в зал получения багажа. Общительность — обязательный элемент нашей профессии. Но правильно говорила мне в детстве бабка: «Не чешись за столом и никогда не болтай лишнего». Чесаться я перестал, а вот трепаться попусту продолжаю.

Длинная черно-серая резиновая лента транспортера медленно тащит по кругу вереницу сумок и чемоданов. Вокруг терпеливо мнутся пассажиры. Они получат свои вещи и наконец попадут под долгожданное небо Голландии. Мне бы их заботы. Я как раз под небо Голландии не хочу. Я хочу домой.

События последних дней полностью выбили меня из колеи. Злобное, непримиримое ожесточен не прошло, осталась горькая, какая-то детская обида. Многие годы продолжалось одно и то же: одних людей с переменным успехом вербовал я, другие безуспешно пытались вербовать меня. И то и другое носило некоторый оттенок игры с более или менее ясно установленными правилами. Во всяком случае, для меня. И вот, эта игра кончилась. И теперь правило только одно — я один за себя и против всех.

Это все логично и понятно. Странно другое — то, в какой степени я оказался потрясен случившимся. До сей поры я всеми вообразимыми способами заставлял людей работать на себя, подкупая их, если было нужно — оказывая давление и угрожая. В очень редких случаях приводил угрозы в исполнение. По при этом был уверен в том, что за мной организация и люди, которые мне безоговорочно верят.

Дело не только в доверии. Ощущение принадлежности к касте избранных, осознание собственной исключительности — непередаваемо. Как сторонний человек может понять чувства молодого опера, впервые получившего свежеотпечатанное с несколькими степенями зашиты удостоверение, в просторечии — «ксиву» сотрудника разведки! А к ней в разные годы прилагались еще и документы армейского офицера или оперативника угрозыска. Правда, это было в те времена, когда каждому было известно, что такое КГБ, и никто не путался, соображая, что такое СВР и в чем его отличие от ФАПСИ, ФСБ или ФСО. Как передать выражение лица сотрудника ГАИ, когда он, неторопливо подойдя к твоей машине, небрежно брал в руки удостоверение, в секунду каменел лицом, через силу козырял и желал доброго пути? Ты понимал, что ты — не просто человек, ты — один из немногих!

А сейчас этому самому «одному из немногих» вот-вот наденут наручники. Такой вот поворот сюжета. Какого-то невероятного и непонятного идиотского стечения обстоятельств оказалось достаточно, чтобы все пошло прахом