Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Госпожа Бальзак - Оноре, Шантильи, апрель 1837 года:

"Затянулось твое путешествие в Италию, милый мой Оноре, а я уже так давно не видела тебя и не получала от тебя весточки. Не могу привыкнуть к таким порядкам.

Вопреки своему обещанию ты не пишешь мне уже более двух лет, и только по газетам, которые приносят мне знакомые дамы в Шантильи, я узнаю, где ты и что делаешь. Если не жаловаться, ты сочтешь меня бесчувственной, а жаловаться - пожалуй, буду тебе докучать. Ох, как печально, сын мой, стать ненужной или не очень-то любимой...

Милый сын, раз ты мог тратиться на каких-то приятелей вроде Жюля Сандо, на любовниц, на оправы для тростей, на перстни, на столовое серебро, на мебель, то твоя мать может со спокойной совестью потребовать, чтобы ты исполнил свое обещание. Она ждала до последней крайности, но вот крайность эта пришла..."

Богатство - последний оплот нелюбимых стариков. Эта фиктивная сила заменяет им все, что они потеряли. "О Боже мой, почему ты не дал мне богатства!" - наивно жалуется матушка Бальзака. У нее больше ничего нет, она уже не обладает умением пугать своих детей пристальным взглядом, она едва сохранила способность растрогать их. Сюрвили помогали ей сколько могли, но они сами нуждались. Генерал Померель и его супруга не раз проявляли щедрость к Сюрвилю, строителю каналов, финансируя его проекты. Они беспокоились, потом стали возмущаться, видя, что работы все не начинаются. "Самое печальное то, что даже перспектива денежной выгоды никого не привлекает", - наивно писала Лора. Такого же мнения держался и генерал Померель. Пытаясь задобрить его, Лора бралась покупать в Париже для генеральши баронессы Померель "платья, шали, ткани, ночные чепчики, кружевные наколки, которых не найдешь в магазинах Фужера".

Лора стойко переносила превратности судьбы и радовалась, что ее муж "нисколько не утратил бодрости...". И все же ее мучили заботы. Две дочери... их надо вырастить, воспитать... Денег нет... Мать разорена... Брат - расточитель... В 1836 году Лора заболела от тоски и печали. Анри причинял своим родным столько неприятностей, что они поручили Оноре избавить их от него, убедив младшего брата возвратиться на остров, куда он наконец и отправился в декабре 1836 года. Но из Пембефа, где Анри ждал прибытия корабля, он написал, что ему нечем заплатить за номер в гостинице: "Помоги мне, добрая моя сестричка!" А "добрая сестричка" сама бедствовала и нуждалась в помощи. Сюрвиль старел, от забот его голова поседела. "Он все в хлопотах, все бегает, пишет, ночами не спит... "Как я благодарен господину Померелю и его супруге за их доверие", - все твердит он". Доверие, однако, сильно поколебалось. Баронесса Померель даже стала сомневаться в таланте Оноре Бальзака. Тогда семейные чувства взяли верх надо всем, и Лора вступилась за своего брата: "Оноре намерен нарисовать полную картину нашего времени... Судить о его творении в целом мы сможем, лишь когда оно будет завершено..." В этой мужественной отповеди выражена верная мысль. И все-таки с марта 1837 года госпожа де Померель перестала отвечать на письма Лоры. Нужно обладать душевным величием, чтобы сохранить дружбу к тем, кто нанес ущерб нашим материальным интересам.

Лору связывала с братом нежная и неизменная дружба - их великое утешение. В сентябре 1836 года Лора в день своих именин решила доставить себе удовольствие навестить брата.

"Дела ее мужа идут неважно, - писал Бальзак Ганской, - да и жизнь у Лоры не ладится, вяло течет где-то в сумраке, и прекрасные силы этой женщины иссякнут в никому не ведомой, бесславной борьбе. Какой алмаз пропадает в житейской грязи!.. В день ее именин мы вместе поплакали. Да еще бедняжка держала в руке часы - она могла побыть у меня лишь двадцать минут. Муж ревнует ее ко мне. Подумайте! Прибежала навестить брата тайком! Точно на любовное свидание!"

Ждать помощи от Сюрвилей матери уже не приходилось, они сами сидели на мели. На ее сетования сын отвечал так:

"Дорогая матушка, я как на поле битвы, сражение идет ожесточенное. Не могу ответить тебе подробным письмом, но я хорошо взвесил и обдумал, как нам лучше поступить. Полагаю, что тебе надо прежде всего приехать в Париж, потолковать со мной часок и мы договоримся. Мне гораздо легче беседовать устно, чем писать, и думается, все может устроиться так, как того требует твое положение. Приезжай, куда тебе захочется, на улицу Батай или на улицу Кассини, и там и тут тебя ждет комната сына, у которого сейчас от каждого слова твоего письма все переворачивается внутри. Приезжай как можно скорее. Прижимаю тебя к сердцу. Хотел бы я сейчас быть на год старше, тогда тебе не пришлось бы беспокоиться за меня: ты бы увидела, что передо мной самое надежное будущее..."

Письмо было сердечное и полное доброты, но, как сказал бы сам Бальзак, от него не прибавлялось "наличных" у старухи, сидевшей без хлеба и без огня.

XXIV. СИЗИФОВ ТРУД

И настал час, когда Сизиф уже не мог

больше ни плакать, ни улыбаться, ибо

натура его уподобилась тем каменным

глыбам, которые он вечно перетаскивал.

Бальзак

Возвращение из Италии после трех месяцев dolce vita [сладостной жизни (ит.)] было ужасным. В отсутствие Бальзака на улице Батай накопилась груда неоплаченных счетов. А он в 1837 году был беднее, чем в 1828-м; несмотря на то, что он трудился девять лет и достиг известности, у него было долгов на 162000 франков, и он не мог рассчитывать на поступление денег в ближайшее время, так как романы, за которые уже заранее был выплачен гонорар, только еще зарождались в его воображении. И вдобавок он натолкнулся на свирепого кредитора в лице Даккета, желавшего во что бы то ни стало добиться его ареста. Неужели же писатель, который был триумфатором в Милане и в Венеции, гостем итальянских князей, закончит свою жизнь в долговой тюрьме: "Оставьте, оставьте эту бездну скорбей! Ведь я же говорил вам, не подступайте к ней близко! - писал он таинственной Луизе. - Принимать во мне участие - это значит страдать".

Прежде всего нужно было ускользнуть от судебных приставов. Они уже знали о двух его квартирах. Где укрыться? Во Фрапеле, у преданной ему Зюльмы Карро? Там его тотчас обнаружат. Ах, если бы его бывший секретарь из "Кроник де Пари", де Беллуа, мог обеспечить ему "комнату, тайну, хлеб и воду"! Беллуа подсказал ему сюжет для рассказа "Гамбара", но комнаты не мог предоставить. Оставалось прибегнуть к неизменным друзьям Гидобони-Висконти. Contessa великодушно приютила Бальзака в своих апартаментах - она жила тогда на Елисейских Полях, в доме номер 52. Поступок героический: они с мужем "совсем обнищали", кроме того, она бросала вызов общественному мнению и рисковала очень многим. Она не побоялась этого. "Как и многие англичанки, она любила все блестящее и экстравагантное. Ей хотелось перцу, остроты в сердечных утехах, вроде того как многие англичане добавляют в пищу жгучие приправы, чтобы подстегнуть свой аппетит..." [Бальзак, "Лилия долины"]. Все романтическое, трудное, эксцентричное страстно увлекало Сару Лоуэлл. Бальзак тайком поселился в ее доме и тотчас принялся за работу.

Одной из самых удивительных черт бальзаковского творчества надо считать то, что, работая под гнетом неотложной необходимости, он никогда не забывал о своей основной задаче и уверенно воздвигал колоссальный монумент, стройный, соразмерный во всех своих частях. В 1837 году он должен был, согласно договору, написать несколько рассказов, чтобы дополнить "Философские этюды", закончить роман "Выдающаяся женщина", который ждала газета "Ла Пресс", и дать Альфонсу Карру, новому издателю "Фигаро", роман "Цезарь Бирото". И как не восхищаться, что, работая "на хозяев" как батрак, он создавал одну за другой чудесные книги.

Из своих путешествий по Италии Бальзак привез образы и сюжеты для новых рассказов. Больше чем когда-либо его преследовала мысль, что слишком страстная любовь художника к искусству может убить его произведение. Когда музыкант пытается воспроизвести ангельскую музыку, люди перестают понимать его. Бальзак и сам изведал такую опасность и такую неудачу, создав "Серафиту" - неудачу благородную. Он уже пробовал в "Неведомом шедевре" изобразить слишком большого художника Френхофера, который в жажде совершенства губит свое творение, ибо отходит от природы. Но в первом варианте этого рассказа недоставало теории художественного творчества, которую мог бы создать себе художник. Теофиль Готье поделился с Бальзаком своим опытом художника-любителя и критика-искусствоведа, и это помогло Бальзаку превратить рассказ в философский этюд.

В повести "Гамбара" он берет тот же сюжет. Героем ее является гениальный музыкант, гениальный, но непонятный, потому что понять его невозможно. Огюст де Беллуа сделал набросок этого рассказа. Морис Шлезингер напечатал его в "своей музыкальной газете. Бальзак совершенно переделал рассказ и с помощью немецкого композитора Якова Штрунца добавил к нему два пространных анализа опер "Магомет" и "Роберт-дьявол". Бальзак говорил себе, что он полнейший невежда в музыкальной технике.