Парк юрского периода - Майкл Крайтон

Но его попытка снова не удалась.

Тогда он двинулся дальше.

— Я его ненавижу, — прошептала Лекси. Грант сидел потрясенный.

Если тиранозавр прорвется сквозь заросли, детей уже не спасти. Река сузилась настолько, что была чуть пошире лодки. Лодка плыла, словно по туннелю. Резиновые борта нередко терлись об илистые берега, вдоль которых быстрое течение проносило лодку.

Грант посмотрел на часы. Почти десять. Лодка по-прежнему неслась вниз по течению.

— Эй, — крикнула Лекси. — Слышите?

Грант услышал рычание, прерывавшееся настойчивым уханьем. Крики доносились из-за поворота, ниже по течению. Грант прислушался: снова уханье...

— Что это? — спросила Лекси.

— Не знаю, — ответил Грант. — Но их там несколько. Он подгреб к противоположному берегу и схватился за ветку, чтобы удержать лодку на месте. Рычание повторилось. И уханье — тоже.

— Словно стая сов, — заметил Тим.

Малкольм застонал:

— Не пора ввести еще морфин?

— Еще не пора, — откликнулась Элли. Малкольм вздохнул:

— А сколько у нас воды?

— Не знаю. Из крана она хлещет вовсю...

— Нет, я спрашиваю: какие у нас запасы воды? Есть хоть какие-нибудь?

Элли покачала головой:

— Никаких.

— Пройдите по номерам на нашем этаже, — приказал Малкольм, — и наполните водой ванны. Элли нахмурилась.

— И еще, — продолжал Малкольм, — у нас есть воки-токи? А карманные фонари? Спички? Примусы или что-нибудь еще в этом роде?

— Я поищу. Вы что, готовитесь к землетрясению?

— Примерно так. При эффекте Малкольма возможны катастрофические изменения.

— Но Арнольд уверяет, что все системы работают нормально!

— Да, и именно тогда и происходят катастрофы.

— А вы невысокого мнения об Арнольде, да? — спросила Элли.

— Нет, этого бы я не сказал. Он не математик. Как и Ву. У обоих нет настоящего ума. Я называю это умишком. Они не мыслят на два шага вперед. Их мышление ограниченно, и они называют это умением сфокусироваться. Они не замечают привходящих обстоятельств и не видят возможных последствий. Так получилось и с этим островом. Все наши беды из-за их умишка. Как можно создать животных и ожидать, что они будут вести себя, словно неживые?! Не верить, что они смогут совершать непредсказуемые поступки? Убежать? Но — нет, они этого не предусмотрели!

— А вам не кажется, что просто такова человеческая порода? — спросила Элли.

— О Боже! Конечно же, нет! — воскликнул Малкольм. — Точно с таким же успехом можно утверждать, что в человеческой природе есть на завтрак яичницу с ветчиной. Ничего подобного! Это всего лишь продукт западного воспитания, а большинству человечества противно даже думать о таком завтраке. — Малкольм поморщился от боли. — Морфин настраивает меня на философский лад.

— Хотите воды?

— Нет. Я объясню вам разницу между учеными и инженерами. Ученые дружно пудрят всем мозги, расписывая, как они докапываются до истины. Это правда, но на самом деле ими движут другие мотивы. Никто не руководствуется абстракциями вроде «поисков истины».

В действительности ученых интересует результат их исследований. Они сосредоточены на одном: способны ли они что-либо свершить? И никогда не спрашивают себя: а нужно ли это свершать? Такой вопрос они называют бессмысленным, им так удобно. Дескать, если ты этого не сделаешь, то сделает кто-то другой. Они верят, что открытие неотвратимо, а посему каждый рвется быть первым. В науке идет игра. Даже абстрактное научное открытие — это акт агрессии, подобный взлому. Открытие требует большого оборудования и в буквальном смысле слова изменяет мир. Ускорители элементарных частиц уродуют землю и загрязняют ее радиоактивными продуктами. Астронавты оставили мусор на поверхности Луны. Ученые, совершающие открытия, неизбежно оставляют следы. Открытие — всегда насилие над природой. Всегда!

Ученые сами стремятся к этому. Им необходимо препарировать природу. Им не терпится оставить в мире свой след. Они не могут удовлетвориться ролью наблюдателей. Не могут просто оценивать то, что они видят. Нет, они не желают мириться с естественным ходом вещей. Им нужно создать что-то противоестественное. Вот чем на самом деле занимаются ученые, а теперь все наше общество жаждет быть научным.

Малкольм вздохнул и откинулся на подушки.

— Вам не кажется, что вы преувеличиваете, — подняла брови Элли.

— А как выглядели ваши раскопки в прошлом году?

— Не очень-то красиво, — призналась Элли.

— Вы ведь не рекультивировали почву после раскопок?

— Нет.

— Почему?

Элли пожала плечами:

— Наверное, не хватило денег...

— Значит, на раскопки денег хватает, а на рекультивацию уже нет?

— Ну, вообще-то мы работаем на пустошах...

— На пустошах, — хмыкнул Малкольм, покачав головой. — У вас всего лишь пустоши, у других — всего лишь мусор, или всего лишь продукты распада, или побочные эффекты... Я пытаюсь втолковать вам, что ученым хочется действовать таким образом. Им нужны продукты распада, мусор, уродства и побочные эффекты. Они таким образом самоутверждаются. Этот путь — неотъемлемая часть всего научного подхода, и он ведет к катастрофе.

— Но тогда что же делать?

— Избавиться от людей, у которых не ум, а умишко, Отстранить их от власти.

— Но тогда мы лишимся всех наших достижений...

— Да каких достижений? — раздраженно вскричал Малкольм. — Несмотря на все достижения, время, которое женщины затрачивают на домашнее хозяйство, точно такое же, как было в 1930 году. Все эти пылесосы, стиральные машины, мусоропроводы, химчистки... Почему на уборку квартиры уходит столько же времени, как в тридцатом году?

Элли не ответила.

— А потому что нет никакого прогресса, — сказал Малкольм. — Никакого реального прогресса не существует. Тридцать тысяч лет назад, когда люди рисовали картины на стенах пещер в Ласко, они работали по двадцать часов в неделю, чтобы обеспечить себя пищей, инструментами и одеждой. В остальное время они могли играть, спать или просто делать что им заблагорассудится. И при этом они жили в естественном мире с чистым воздухом, с чистой водой, с прекрасными деревьями и роскошными закатами! Подумайте об этом! Двадцать часов в неделю... Тридцать тысяч лет тому назад...

Элли спросила:

— Вы что, хотите повернуть время вспять?

— Нет, — сказал Малкольм. — Я хочу, чтобы человечество очнулось.

Современная наука существует уже четыре столетия, и нам пора бы понять, что в ней хорошо, а что плохо. Пришло время все изменить.