История импрессионизма - Джон Ревалд

ЧЕТВЕРТАЯ ВЫСТАВКА

ГРУППЫ НЕЗАВИСИМЫХ ХУДОЖНИКОВ

РЕАЛИСТОВ И ИМПРЕССИОНИСТОВ[513]

Ренуар. Портрет госпожи Шарпантье с детьми. 1878 г.„Деталь. Музей Метрополитен. Нью-Йорк

Но чтобы не усложнять, решили говорить просто о группе независимых художников. Арман Сильвестр комментировал в „La Vie Moderne": „Вас приглашают посетить похоронную церемонию и погребение импрессионистов. Это печальное приглашение посылают вам „независимые". Не надо ни лживых слез, ни лживой радости. Спокойствие. Умерло только слово… Художники после серьезного совещания решили, что термин, который усвоила публика, ровно ничего не значит, и придумали другой".[514] Но несмотря на перемену названия, художники продолжали оставаться известными как импрессионисты.

Обескураженный своими постоянными неудачами, Моне даже не оставил Ветёя, чтобы принять участие в подготовке к новой выставке. Кайботт поэтому заботился обо всем: одалживал картины у коллекционеров, следил за рамами, писал пылкие письма и пытался подбодрить своего друга. „Если бы вы могли видеть, как энергичен Писсарро!" — восклицал он.

На этот раз было всего пятнадцать участников выставки: Бракмон и его жена, Кайботт, Кальс, Дега, Моне, Писсарро, Пиетт (недавно скончавшийся), Руар, Тилло и в качестве новичков Лебур с тремя друзьями Дега — мисс Кассат, Фореном и Зандоменеги.[515] Дега хотел еще ввести Рафаэлли, но столкнулся, видимо, с очень энергичной оппозицией. В самую последнюю минуту появился другой новичок, ставший шестнадцатым участником и представивший одну маленькую статуэтку. Но было слишком поздно, и его не смогли упомянуть в каталоге; это был Поль Гоген.[516] Бесспорно, что это Писсарро уговорил своего друга тоже примкнуть к группе. Чтобы восполнить отсутствие Ренуара и Сислея, Писсарро послал тридцать восемь работ (семь из них ему одолжил Кайботт), Моне — двадцать девять, а у Дега в каталоге числилось двадцать пять.

Ренуар. Портрет Жанны Самари. 1878 г. Салон 1879 г. Эрмитаж. Ленинград

10 апреля 1879 года, в день открытия, Кайботт отправил Моне ликующую записку.

„Мы спасены. Сегодня к пяти часам билетов было продано больше чем на 400 франков. Два года назад, в день открытия, а это самый скверный день, мы выручили менее 350… Не стоит сообщать вам некоторые забавные обстоятельства. Не думайте, например, что Дега прислал свои двадцать семь или тридцать картин. На выставке сегодня утром было восемь его работ. Он очень тяжелый человек, но нельзя не признать, что у него большой талант".[517]

Бесспорно, самой большой неожиданностью для художников была очень благоприятная статья Дюранти, в которой не было и следа его обычной сдержанности. После того как он объяснял, что „независимые, импрессионисты, реалисты или другие" (употребляя определения, предложенные его другом Дега) составляли группу различных тенденций, объединенную только решением не экспонировать свои работы в Салоне, он расточал похвалы выставленным импрессионистам, особенно Моне и Писсарро, а так же и Дега с его группой, главным образом, мисс Кассат[518] (последняя выставила одну картину в зеленой, другую в пунцовой раме).

Пресса снова была враждебна, но посетители приходили в большом количестве. „Выручка по-прежнему хорошая, — сообщал 1 мая Кайботт, — у нас теперь имеется около 10 500 франков. Что же касается публики, то она неизменно в веселом настроении. Люди у нас развлекаются".[519]

Когда 11 мая выставка закрылась, то после покрытия всех расходов осталось еще 6000 франков. Некоторые из участников хотели сохранить их как резерв для будущих выставок, но так так несколько картин было продано, большинство голосовало за то, чтобы распределить эти деньги. Каждый участник выставки получил по 439 франков. Мери Кассат употребила эту сумму на покупку двух картин, одной Моне и второй Дега.

Тем временем открылся Салон. Сезанн еще раз был отвергнут, так же как и Сислей, но Мане и Ренуар были представлены. Эва Гонзалес выставила снова как „ученица Мане" картину, написанную под сильным влиянием своего учителя, Ренуар послал портрет Жанны Самари и большой групповой портрет госпожи Шарпантье с двумя дочерьми, написанный в прошлом году. В то время как портрет актрисы был повешен в третьем ряду „свалки", госпожа Шарпантье проследила за тем, чтобы ее портрет получил выигрышное центральное место. Нет никаких сомнений в том, что своим успехом работа эта отчасти была обязана престижу самой заказчицы. Обычная непосредственность Ренуара отсутствует в этом портрете. Художник работал очень старательно, явно ограничивая себя. Он не использовал счастливые случайные находки, сделанные благодаря его восприимчивости, и приглушил свои краски. В этой работе не осталось и следа от его естественной жизнерадостности, вместо этого преобладает некоторая торжественность. Ренуар явно стремился к эффектной импозантности и добился ее.

Дега. Певицы в кафе— концерте. Пастель. Ок. 1878–1880 гг.

Критики единодушно шумно одобрили картину, впервые Ренуар мог почувствовать, что он почти у цели. Кастаньяри, все еще враждебно настроенный к Мане, которого он обвинял в уступках буржуазии, высоко оценил „живую и умную" кисть Ренуара, его „живую, улыбающуюся грацию", упоительность его красок.[520]

„Ренуар имел в Салоне большой успех, — писал Писсарро Мюреру. — Я думаю, он пойдет в ход. Тем лучше! Так трудно переносить бедность!"[521]

Покровительница Ренуара мадам Шарпантье способствовала основанию нового еженедельника „La Vie Moderne", посвященного художественной, литературной и общественной жизни, который весной 1879 года начал издавать ее муж. Брат художника Эдмон Ренуар снял выставочную комнату, принадлежащую издательству, и начал там устраивать экспозиции произведений одного какого-либо художника, что в то время еще было новшеством. В июне он выставил пастели Ренуара, написав одновременно в „La Vie Moderne" обширную статью о творчестве своего брата.[522]

Ренуар предложил устроить выставку его менее удачливого друга Сислея, но безрезультатно. Сислей был выставлен в „La Vie Moderne" только в 1881 году. Ренуар отправился на некоторое время в Бернваль (Нормандия), затем еще раз возвратился в Шату, где написал свою „Прогулку на лодках в Шату" — праздник веселого солнечного света и сверкающей воды; эта картина говорит о том, что он был занят теми же проблемами, которые были намечены в „Качелях" и в „Бале в Мулен де ла Галетт".