История отношений между русскими князьями Рюрикова дома - Сергей Михайлович Соловьев

владык и архимандритов тех, которыми есми бил челом своему осподарю в. к. И. В., не буди на мне ни в сий век, ни в будущий; и осподарь мой к. в. и его дети надо мною по моей вине в казни волен. А крепости деля, яз кн. Данило Дм. Хол[мский] осподарю своему, в. к. И. В. целовал есми честный и животворящий крест, и дал есми на себя сию свою грамоту за подписью и за печатью осподина своего Геронтия митроп. всея Руси»{964}.

Но московские государи, начиная с Ивана III, не довольствовались порукой духовенства и проклятыми грамотами: они требовали ручательства более вещественного и потому заставляли других бояр и дворян ручаться за провинившегося боярина, что он не отъедет, а в случае отъезда поручившийся должен был внести князю известную сумму денег; так, по князе Холмском поручился И. Н. Воронцов, что он в случае его отъезда внесет 250 рублей{965}.

При Василии Ивановиче сын Даниила Холмского не был так счастлив: схваченный и заключенный в темницу, он умер в заключении{966}; однако много было взято записей с других бояр: с Вас. Вас. Шуйского, который обещался: «От своего государя и от его детей из их земли в Литву, также ми и к его братье ни инуды никуды не отьехати и до своего живота»{967}. С кн. Д. Ф. Бельского{968}; с И. Ф. Бельского{969}; с И. М. Воротынского{970}; с кн. Ф. М. Мстиславского{971}: запись последнего любопытна; она показывает, до какой степени доходило государственное зло, которое князья и дружинники считали своим правом; отъехать из Литвы в Москву и потом опять из Москвы в Литву для них ничего не стоило; кн. Мстиславский говорит в начале грамоты: «Се яз кн. Фед[ор] Мих[айлович] Мстиславской, присылал есми из Литвы к государю Василию, Божиею милостию ко государю всеа Русии и в. князю, бити челом, чтобы государь пожаловал велел мне ехати к собе служити; и в. государь меня холопа своего пожаловал, прислал ко мне воевод своих, а велел мне к собе ехати. И как яз приехал к своему государю; и государь меня пожаловал, велел мне собе служити, и жалованьем своим пожаловал. И опосле того сказали государю моему, что яз мыш-лю ехати к Жигмонту королю; и государь меня к. в. пожаловал, опалы своей на меня не доложил, и меня пожаловал: а яз государю своему ввел по себе порукою господина своего Данила митроп[олита] всеа Русии и весь священный собор, и целовал крест у гроба у чюдотворца Петра, и дал есми на собя грамоту за господина своего Данила митроп. вс[еа] Рус[ии] печатью, что мне от государя своего к Жигмонту королю, и к его братье, и к их детем, ни к иному ни х кому никак не отъехати, а служити мне государю своему, в. к. Василью, и добра ему хотети; а государь мой пожаловал меня своим великим жалованьем, дал за меня свою сестричну княжну Настасью. И яз кн. Федор, преступив крестное целованье, и не памятуючи того, что есми государю своему ввел по себе порукою господина своего Данила митр, всеа Русии, и забыв жалованье государя своего в. князя, хотел есми ехати к его недругу к Жигмонту королю; и государь мой, в. г[осударь], по моей вине на меня за то опалу свою положил. И яз кн. Фед. Мих. Мстиславский за свою вину, что есми перед государем своим проступил, и забыв крестное целованье и господина своего Данила митроп. вс. Рус. и всего священного собора по собе поруки, за ту за свою вину бил челом государю своему, в. госуд. Василью, Б[ожиею] м[илостию] г[осударю] вс. Рус. и в. к.: отцом его, господином своим, Данилом митр. вс. Рус., и его детми, своими господами (след[уют] имена); и государь мой, в. гос. Василий, Б. м. г. вс. Рус. и в. к., для прошенья и челобитья отца своего Данила митр, вс? Рус. и архиепископов и епископов, и всего для священного собора, меня своего холопа кн. Фед. Мстиславского пожаловал вины мне отдал». Мстиславский обязуется в грамоте: «А думы мне государя своего и сына его кн. Ивана не проносити никому: а судити. ми суд всякой в правду; и мне дела государей своих беречи и делати прямо без всякие хитрости».

Но М. А. Плещеев, которому также в. к. отдал вины его по ходатайству митрополита, обязуется в своей записи: «Кто нибуди учнет мне говорити какие речи нибуди на государя моего лихо и о его в. к. Елене, и их детех; и о зелье о лихом кто станет говорити, чтобы дати государю моему, в. к. Василью, или его в. к. Елене или их детем какое зелье лихое, или иное что лихое дело похочет кто учинити: и мне ко государя своего лиходеем никак не приставати, и с ними о том не говорити, и не думати, и не делати мне того самому и проч.»{972}.

И Василий, по примеру отца, не довольствовался одною порукою духовенства, но требовал денежного ручательства: так, кн. Глинского выручили три боярина в 5000 рублях, и за этих троих выручителей поручились еще 47 человек{973}. Такое же двойное ручательство взято и за Шуйских{974}. Умножение клятвенных записей при Василии ясно свидетельствует об усилении борьбы за старое дружинное право отъезда; но эта борьба при Василии ничто в сравнении с тою страшною, кровавою борьбою, которая обнаружилась при сыне его Иване IV.

Глава III

ИОАНН IV

Мы достигли в нашей истории того времени, когда оба порядка вещей, родовой и государственный, дали друг другу последнюю отчаянную битву, которою знаменуется царствование Грозного. Господство родовых отношений между князьями имело, как необходимо следует ожидать, могущественное влияние на весь общественный состав Руси, имело могущественное влияние на быт городов, на положение дружины: когда, след., родовые отношения между князьями начали сменяться государственными, то эта смена должна была отозваться во всем общественном организме, должна была повлечь изменения и в быте городов, и в положении дружины, двора. Отсюда ясно, что в. князья в своих государственных стремлениях должны были встретить сопротивление не со стороны одних князей-родичей, но со стороны всего того, что получило свое бытие или, по крайней мере, поддерживалось родовыми княжескими отношениями.

Здесь первое место занимает возможность вольного, безнаказанного перехода от одного князя к другому, существовавшая для городов, для членов дружины, для людей из остального даже