Дочь адмирала - Виктория Федорова

После окончательной утряски деталей между Джеком Тэйтом и юристами «Нэшнл инквайрер» Генри Грис заказал разговор с Москвой и, когда к телефону подошла Зоя, передал трубку Джеку. По воспоминаниям Генри, на него этот разговор произвел тяжелое впечатление. Джек пытался вспомнить те немногие русские слова, которые знал, а Зоя пыталась говорить по-английски. Кончилось тем, что трубку взял Генри и объяснил Зое и Виктории условия соглашения, достигнутого с «Нэшнл инквайрер». Они поняли, что со дня приезда Генри в Москву они в течение трех недель не должны давать ни одного интервью и что по приезде в Америку Виктория проведет три недели с отцом в уединенном месте, которое предоставит им «Инквайрер».

Подписав наконец условия соглашения, Джек поглядел на Генри и усмехнулся.

— Если ей удастся выбраться, все это обойдется вам в кругленькую сумму.

Генри понимал, что, если Виктория не получит визы, соглашение останется пустым звуком и ничего не будет стоить газете.

— Что вы понимаете под словом «если»?1

— Никому не под силу вызволить ее оттуда, — покачал головой Джек.

— Держу пари, я это сделаю.

— На сколько? — спросил Джек.

— На десять баксов.

— Согласен, — сказал Джек, протягивая руку.

Они обменялись рукопожатием.

— А кроме того, если ваша газета надеется сохранить в течение трех недель в тайне от всех других газет мира историю, подобную этой, вы просто сумасшедшие.

— Поживем — увидим! — ответил Генри.

Когда Генри Грис твердо заявил Джеку Тэйту, что вытащит Викторию из Советского Союза, Тэйту тотчас пришла в голову мысль, что Генри не кто иной, как агент КГБ. Кто другой мог бы взять на себя столь решительное обязательство? Эта мысль мало-помалу переросла в его сознании в твердую уверенность.

Генри Грис, вспоминая о своих словах, объяснял, что исходил не из своих возможностей, а из факта полного непонимания Джеком реального положения вещей. Учитывая, что мировая пресса продолжала активно публиковать историю любви американского моряка и русской актрисы в военные годы и о прекрасной дочери, которая мечтает встретиться с умирающим отцом, советское правительство будет вынуждено под давлением мирового общественного мнения рано или поздно выпустить Викторию.

Джек Тэйт в какой-то момент признался Генри Грису, что поверил было в его принадлежность к КГБ. В одну из их последних встреч Генри Грис преподнес Джеку Тэйту письменный прибор — нож для вскрытия конвертов и ножницы в черном кожаном футляре. По всей длине футляра были вытеснены серебряные буквы: «От КГБ с любовью».

ИРИНА КЕРК

Вот некоторые выдержки из двух писем, отправленных Ириной Керк Джеку Тэйту.

31 января, суббота

Я обдумала Ваше любезное приглашение приехать в Оранж-парк вместе с Викторией. На мой взгляд, было бы неплохо провести с ней по приезде неделю-другую. Ей наверняка захочется рассказать Вам о многом, что будет носить слишком интимный характер, и она не сможет поделиться этим с Вами, прибегнув к помощи незнакомого ей переводчика. К тому же по характеру она весьма скрытна. И еще. Поскольку ваша встреча обязательно будет эмоционально напряженной и утомительной, ей наверняка захочется вечером отвести с кем-нибудь душу. Ей будет непривычно оставаться одной в «Кантри-клаб»[6], они очень близки с матерью, и, возвращаясь вечером домой, Виктория всегда делится с ней самым сокровенным. Поэтому, мне кажется, будет лучше, если первое время я буду с ней рядом. Окажите любезность, сообщите мне стоимость пребывания в «Кантри-клаб». Весь 1974 год у меня не было лекций (а это значит, что я получала лишь половинную зарплату), а потому мне придется специально для этого занять денег.

На случай, если репортеры спросят Вас, где именно Зоя провела восемь лет, это была Владимирская тюрьма. Самая страшная тюрьма в мире. Посоветуйте им заглянуть в книгу Марченко «Мои показания».

10 февраля 1975

Конечно же, никто не собирается превращать всю эту историю в источник дохода, но в то же время непонятно, почему нужно наживаться на Виктории? «Нэшнл инквайрер», представители которой недавно посетили Вас, отправила своих корреспондентов в Москву с заданием заключить сделку с Викой. Они предложили ей оплатить авиабилет, номер в гостинице, поездки по Флориде и т.д. в обмен на эксклюзивное интервью. Она ответила, что сначала посоветуется со мной. И так и сделала. Когда мы разговаривали с ней по телефону, я посоветовала ей до приезда сюда не заключать ни с кем никаких соглашений. Это лишь усложнит ей получение визы, к тому же она даже толком не знает, с кем ведет переговоры. Они вчера заявились ко мне (предварительно даже не позвонив), поскольку Виктория сказала им, что решение за мной. Она знакома со мной вот уже пятнадцать лет и доверяет мне, ибо прекрасно знает, что я давным-давно могла бы нажить капитал на этой истории, но не сделала этого, дав слово ее матери. Я поговорила с пришедшим ко мне человеком, объяснив ему, что Виктория купит себе билет сама. Ее отец оплатит все ее расходы, а уж предложений совершить поездку по Флориде будет хоть отбавляй и без них, так что ничего заманчивого в их предложении я не вижу. Он спросил, что могу предложить я. Я ответила, что только в том случае, если она сама решит дать им интервью, и только после ее приезда сюда им следует вернуться к вопросу о вознаграждении.

ВИКТОРИЯ

После пресс-конференции с двумя американскими журналистами телефон трезвонил не умолкая. Как правило, звонили корреспонденты иностранных газет, интересующиеся ходом событий. На все их вопросы я могла ответить лишь одно: жду разрешения на встречу с отцом. Я знала, что характеристика у меня плохая, но все же не теряла надежды.

Разговаривая со мной, мамуля неизменно сохраняла бодрое настроение, но я-то знала, как сильно она обеспокоена. Я сказала ей, что нет никакой причины для волнений, на что она ответила:

— Владимирки ты не видала!

В феврале я получила через Ирину медицинское свидетельство о состоянии здоровья отца и очень обрадовалась, что не умею читать по-английски. Я отнесла его в ОВИР, где мне сказали, что оно им совершенно ни к чему.

— Тогда зачем же его потребовали? — спросила я.

Мужчина пожал плечами.

— Не знаю. Если хотите, мы его приобщим к вашему делу, но в этом нет никакой необходимости.

— Приобщайте, — сказала я и вышла.

Дни походили один на другой и тянулись мучительно медленно. Я не виделась почти ни с кем из друзей, потому что сидела дома в ожидании телефонного звонка. Может, оно и к лучшему — не хотелось знать, сколько моих друзей поняли вдруг, что дружба со мной не так уж и безопасна.