Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

для правосудия явления», как допрос преступников и свидетелей в послеобеденное время, когда большая часть присутствующих в суде людей «разморены тяжелой пищей и крепкими напитками: жара и алкогольные пары погружают достопочтенного судью в сонное оцепенение, из которого его выводят ударом локтя в бок… и от этой мелочи зависит судьба злосчастного осужденного!»[1099]. Получается, Мэдан обличает судебную практику в том, что различие между законом и волей тех, кто исполняет закон нарушает баланс законодательной и исполнительной власти: «То, что судья имеет право помилования – справедливо, но то, что он этой прерогативой злоупотребляет, неправильно и нецелесообразно». Судьи ставят себя выше закона, позволяя эмоциям возобладать над должностными обязанностями, между тем, язвительно замечает автор, «сочувствие судьи должно вызывать не преступники, а общество, которому причинен вред»[1100].

Таким образом, по мнению Мартина Мэдана, проблема современного ему разгула преступности коренится в уклонении судей (тех самых «апостолов», наделенных правом проводников Божественного возмездия) от неукоснительного следования законам как земным, так и небесным. Из факторов, играющих ключевую роль в генерировании преступления: несовершенство законов и извращенная логистика их исполнения, Мэдан акцентирует внимание на последнем. Английское уголовное законодательство, по его мнению, не является ни избыточным, ни излишне жестоким, а напротив, соответствующим напряженной криминогенной ситуации. Но государство должно реагировать на рост преступности не наращиванием корпуса законодательных актов, а неусыпным контролем над системой судопроизводства и исполнения наказаний как одним из действенных инструментов управления и социального контроля. Комментируя эссе Мэдана, Ромилли назвал его самым «сокрушительным и неистовым порицанием судей и министров за процедуру отправления правосудия, и частоту помилований, которые они допускают»[1101].

Для Мэдана-священника позиция судьи – вызов божественному «предопределению». В религиозном ракурсе отсрочка или отмена исполнения судебного решения трактуется Мэданом как вызов теологии небесного воздаяния, которое также оскорблено промедлением. Для кальвинистов понятие «предопределения» означало бескомпромиссное повеление судьбе как Божьей Воли во всех областях. Утвердившаяся с XVI в. кальвинистская догма об изначальной избранности одних и вечном проклятии, предопределенном для других, позволяла рассматривать жестокость наказания как очищение от преступления, искупление вины и примирение с Богом. Все, что Бог предопределил, христианин должен принять без стенаний и жалоб. Таким образом, для Мэдана кальвинистское учение о вечном наказании – неотъемлемая часть теологии судебного разбирательства, а любые отсрочки в исполнении приговора, соответственно, нарушают принцип возмездия, а значит и Божественный порядок в целом. Подобными доводами Мэдан, по-видимому, оспаривал «вероятность судебной ошибки», которую в качестве аргумента в пользу отсрочки смертной казни приводили Ромилли и его коллеги, доказывая, что нет большей несправедливости для правосудия, чем отправить на виселицу невиновного. По замечанию американского исследователя Д. Коухена, для многих пуританских богословов, особенно тех, кто избрал миссионерство в колониях, многие невиновные были невиновны только в юридическом плане. С точки зрения ортодоксального пуританизма у любого юридически невиновного человека найдется достаточно прегрешений, чтоб вывести его на эшафот, а оттуда к вечной смерти и адовым мукам[1102]. В такой ситуации наиболее ортодоксальные представители английского пуританизма занимали непримиримо жесткую позицию в отношении изменения системы наказания в сторону ее гуманизации, рассматривая это как нарушение догмы о предопределении к вечному наказанию. Исходя из этой догмы, наказание, посланное земной властью надобно «принимать терпеливо, как Высшее Наказание, ниспосланное за твое неповиновение». Таким образом, любая форма помилования – извращение Божьего повеления и начала гибели нации, в то время как смертная казнь – необходимое приложение к уголовному закону.

В свою очередь, Мэдан-юрист откровенно недоумевал в отношении жалоб современников на суровость английского уголовного законодательства. И в данном случае явно прослеживается критика позиции сторонников либерализации и гуманизации системы исполнения наказаний, лоббируемой на всех уровнях С. Ромилли и его сторонниками. По убеждению Мэдана «добродетельным и благоразумным гражданам более приличествует не сетовать о суровости законов, а уповать на нее»[1103], как на защиту от посягательств на жизнь и собственность от тех, кто стоит по другую сторону баррикад. Колебания судей, «ложно принимаемые за совесть», приводят к отсрочке исполнения наказания, чем наносят двойной вред обществу, а «оправдательные приговоры привели на виселицу больше людей, чем спасли от нее»[1104]. В пример автор приводит «варварскую» для утонченных англичан Шотландию, где, несмотря на то, что значительная часть населения промышляет воровством, ситуация на дорогах не в пример лучше, чем в цивилизованной Англии как раз в силу неукоснительного исполнения уголовного законодательства[1105].

Полемизируя по вопросу еще одной распространенной претензии С. Ромилли и его единомышленников к содержанию «кровавых кодексов» – их крайней избыточности, Мэдан вновь переходит на менторский тон: «Разбойники прячутся на городских улицах и сельских дорогах и словно ядовитые гадюки выжидают, чтобы выпустить смертоносное жало; взломщики, подобно злым духам, не оставляют в покое дома мирных жителей; овец похищают из полей, быков и лошадей – прямо из стойла, даже не дожидаясь темноты…. И это только малая часть преступлений, которыми переполнены судебные протоколы, что несомненно является национальным позором и притчей во языцех для иностранцев»[1106]. Прежде чем жаловаться на избыточность законов, – в ответ на аргументацию Ромилли и его единомышленников парирует памфлетист – логично было бы поразмышлять о количестве поводов, которые вызывают к жизни эти драконовские меры.

Подводя итог трактату и его «громким» последствиям, попробуем выделить его основную идею. В сущности, Мартин Мэдан не претендует на оригинальность, глубоко не углубляется в дебри юриспруденции, а предлагаемый им рецепт прост и незатейлив, сводясь к следующей максиме: неукоснительно соблюдать существующие и действующие на данный момент законы [курсив наш – авт.]. Являясь ярким представителем сторонников консервативной альтернативы назревшей реформы уголовного законодательства, Мартин Мэдан не просто радел за жесткость и жестокость закона, как это может показаться на первый взгляд. Развивая свою максиму неукоснительного соблюдения существующих законов, Мэдан восходит к формулированию базовых целей уголовного права: охранительной, регулятивной, превентивной и воспитательной: «Предупреждение преступлений является желанным итогом суровой юридической процедуры (смертной казни – авт.): допуская эту суровость в отношении виновного, законодатель не имеет другого намерения, кроме удержания от подобного преступления других, именно так достигая профилактической цели. Если не следовать этому до конца, смысл приговора будет утрачен, наказание станет бесполезным, и, в то же время, свершится несправедливость в отношении потерпевшей стороны. Но если суровая справедливость настигнет виновных, они, расплачиваясь за свое насилие и беззаконие, примером своих страданий послужат двум великим целям уголовного права: предотвращение подобного зла и гарантия безопасности общественности»[1107]. Представление Мэдана о статичной безусловности государственного законодательства и недопустимости его трактовки и исполнения с точки зрения человеческого разумения и психоэмоционального состояния конкретных