Генералы и офицеры вермахта рассказывают. - В.Г. Макаров

Кребс оказывал мне поддержку в моих стараниях получить разрешение на прорыв, однако, в очень осторожной форме. Наконец было принято решение. При дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха, войска могут прорываться мелкими группами. Однако с условием, что все эти группы должны все же продолжать и дальше борьбу, где только представится возможным. О капитуляции не может быть и речи.

Если я не мог добиться у Гитлера прекращения бесполезного кровопролития, то все же мне удалось склонить его на прекращение сопротивления в Берлине.

О местонахождении Гитлера во время этого прорыва не было сказано ни слова. Я подумал об этом, только придя на свой командный пункт. Однако забота о его личности не входила в мои обязанности.

На 10 часов 30 апреля в Бандлерблок по моему приказанию были созваны все командиры участков, чтобы им разъяснить, что значит «мелкие группы» и установить время прорыва. В виду того, что в ночь с 29 на 30 апреля почти совершенно прекратилось снабжение с воздуха, я назначил время прорыва на 22 часа 30 апреля.

Командиры согласились с моей точкой зрения, что воинские части, которыми они командуют, должны оставаться в их подчинении. Мы договорились, что в понятие «мелкие группы» должны входить те группы, которые находились в руках командиров. Это противоречило приказу Гитлера. Однако переговорить с Кребсом не имелось никакой возможности. С раннего утра вся телефонная связь была нарушена.

Около 13 часов командиры разошлись. У них появилось моральное облегчение в связи с тем, что не надо было вести бесперспективные бои в Берлине. Будущее им казалось уж не таким мрачным.

Я намеревался после обеда явиться в Имперскую канцелярию. В 15 часов ко мне прибыл оттуда штурмбанфюрер (фамилии не помню). Он имел задание передать мне лично письмо Гитлера. Моментально у меня пронеслась мысль, что я буду привлечен к ответственности за нарушение приказа фюрера в отношении определения «мелкие группы». Мои недоверчивые офицеры пропустили ко мне штурмбанфюрера без сопровождавших его людей только после того, как отобрали у него оружие.

Я открыл письмо полный напряжения. Оно было датировано 30 апреля 1945 года. Гитлер еще раз повторял в нем то, что было сказано на последнем совещании, а именно: «При дальнейшем отсутствии снабжения с воздуха разрешается прорыв мелкими группами. Эти группы должны продолжать сражаться, где будет иметься возможность. Решительно отвергать всякую капитуляцию». Письмо было подписано карандашом.

Около 17 часов я собирался пойти в Имперскую канцелярию, как снова появился штурмбанфюрер. Его провели ко мне, и он передал записку со следующим содержанием: «Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в имперскую канцелярию к Кребсу. Все мероприятия, предусмотренные на вечер 30 апреля, должны быть отложены». Внизу было написано — «штурмбанфюрер и адъютант». Подпись была неразборчива. От штурмбанфюрера я узнал, что подписал эту записку адъютант бригадефюрера Монке. Монке являлся командиром участка в правительственном квартале, и подчинялся непосредственно Гитлеру.

Я оказался снова перед трудным решением. Правильно ли все это? Не является ли этот приказ уловкой фанатических людей, которые намереваются сражаться в Берлине до последнего патрона? Или произошло какое-то событие, которое дало повод судить совершенно иначе о положении? Ведь если я задержусь еще на один вечер, то тогда останется только одна возможность — капитуляция. Учитывая все это, я решил выполнить это распоряжение и направиться в Имперскую канцелярию.

Бендлерблок находился примерно в 1200 метрах от Имперской канцелярии. В обычное время этот путь требовал четверть часа ходьбы, теперь же чуть ли не в пять раз больше. Пришлось пробиваться через развалины, подвалы, сады. Почти на всем пути пришлось перепрыгивать с места на место. Примерно в 18 или 19 часов я весь в поту прибыл в Имперскую канцелярию.

Меня немедленно провели в кабинет фюрера. У стола уже сидели Геббельс, Борман и Кребс. При моем приходе все трое встали. Кребс в торжественном тоне заявил следующее: «1. Гитлер покончил жизнь самоубийством в 15 часов. 2. Его смерть должна пока оставаться в тайне. Об этом знает только очень небольшой круг людей. Вы тоже должны дать обязательство о соблюдении тайны. 3. Тело Гитлера, согласно его последней воле, было облито бензином и сожжено в воронке от снаряда на территории Имперской канцелярии. 4. В своем завещании Гитлер назначил следующее правительство: рейхспрезидент — гросс-адмирал Дёниц, рейхсканцлер — рейхсминистр Геббельс, министр партии — рейхслейтер Борман, министр обороны — фельдмаршал Шёрнер, германский министр внутренних дел — Зейс-Инквардт[425]. Остальные министерские посты в настоящее время не замещены, так как они значения не имеют. 5. По радио об этом поставлен в известность маршал Сталин. 6. Уже в течение примерно 2 часов делается попытка связаться с русскими командными инстанциями с целью просить о прекращении военных действий в Берлине. В случае удачи выступает на сцену легализованное Гитлером германское правительство, которое будет вести с Россией переговоры о капитуляции. Парламентером направляюсь я».

Странным казалось настроение присутствовавших, и деловитость тона, с которым говорил Кребс. У меня создалось впечатление, что все трое не тронуты смертью Гитлера, который до сих пор являлся их богом. Мне казалось, что я нахожусь в кругу торговых руководителей, которые совещаются после ухода своего хозяина, и непроизвольно произнес: «Сначала я должен сесть. Нет ли у кого-нибудь из вас папирос. Теперь ведь можно курить в этом помещении».

Геббельс вытащил пачку английских сигарет и предложил нам. Я воспользовался несколькими минутами, чтобы осмыслить сказанное Кребсом. Моей первой мыслью было: «И мы сражались за этого самоубийцу в течение 5,5 лет. Втянув нас в это ужасное несчастье, сам он избрал более легкий путь, и предоставил нас нашей судьбе. Теперь необходимо как можно скорее покончить с этим безумием».

Я обратился к Кребсу со словами: «Кребс, вы долгое время были в Москве и должны лучше, чем кто-либо знать русских. Верите ли Вы, что русские пойдут на перемирие? Завтра или послезавтра Берлин все равно попадет в их руки, как спелое яблоко. Это русские знают, так же как и мы. По-моему мнению русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию. Следует ли продолжать бессмысленную борьбу?».

Вместо Кребса ответил Геббельс. В резких словах он мне указал, что необходимо отбросить всякую мысль о капитуляции Берлина. «Воля Гитлера остается до сих для нас обязательной».

Затем, успокоившись, он заявил следующее: «Предатель Гиммлер безуспешно пытался вести переговоры с англичанами и американцами. Русские скорее согласятся вести переговоры с легальным правительством, чем с предателем. Возможно, нам удастся заключить с русскими особый мир. Все зависит от того, как скоро сформируется это легализованное правительство, а для этого необходимо перемирие».

«Господин имперский министр, неужели Вы действительно думаете, что Россия вступит в переговоры с правительством, в котором сидите Вы — самый ярый представитель национал-социализма?» — смог только ответить я.

Когда Геббельс, сделав обиженную мину, хотел что-то возразить, в разговор вмешались Кребс и Борман. Оба стали убеждать меня в необходимости приложить все усилия, чтобы заключить с Россией сепаратный мир.

Мое мнение о том, что переговоры могут окончиться только безоговорочной капитуляцией, не нашло поддержки.

Что касается Кребса, я чувствовал, что внутренне он согласен во многом со мной. Так, например, он спросил меня: «Не можете ли Вы указать нам человека, с которым русские бы согласились вести переговоры». Мне почему-то пришла в голову фамилия профессора Зауэбрух.

Кребс не решился выступить со своим мнением, и он высказывался, как двое остальных, за перемирие.

...Меня задержали в Имперской канцелярии. Я должен был ожидать возвращения Кребса. Ожидая Кребса, мне удалось узнать у Бургдорф и Борман подробности последних часов Гитлера.

Страх Гитлера перед смертью в последнее время заметно возрос. Если, например, ударяла граната в его бомбоубежище, то он приказывал как можно быстрее выяснить, все ли в порядке. Вообще удары гранат по бомбоубежищу Гитлера вызывали у него сильное раздражение.

В ночь с 29 на 30 апреля Гитлер сообщил своим сотрудникам о своем решении покончить жизнь самоубийством. Госпожа Геббельс, якобы, стояла на коленях перед Гитлером, и просила его не оставлять всех в тяжелые часы. Гитлер отравился, а затем застрелился. Его жена, Ева Браун, также отравилась.

Согласно последней воле Гитлера трупы должны быть сожжены. «Я не желаю, — якобы сказал Гитлер, — чтобы мое тело было выставлено напоказ в Москве».

Три СС-овца положили труп Гитлера и Евы Браун в воронку от снаряда, облили бензином и подожгли их. Так как трупы сгорели не дотла, они после этого были засыпаны в воронке землей.