Эра Меркурия. Евреи в современном мире - Юрий Слёзкин

 Евреи, оставшиеся в Российской Федерации (около 230 000, или 0,16% населения, согласно переписи 2002 года, или вдвое меньше, чем в 1994 году), стоят перед знакомым выбором всех меркурианских меньшинств в аполлонийских национальных государствах. Один путь — ассимиляция, ставшая возможной не только в результате верности большинства этнических евреев пушкинской вере, но и в результате обращения все большего числа этнических русских в веру универсального меркурианства. Все больше российских евреев (абсолютное большинство) женится на нееврейках, отождествляет себя с Россией и не выказывает никакого интереса к сохранению своего еврейства в каком бы то ни было смысле. Согласно одному опросу 1995 года, 16% евреев России считали себя людьми религиозными: из них 24% исповедовали иудаизм, 31% православие, а остальные 45% ничего в особенности (помимо обобщенного монотеизма). Между тем опросы общественного мнения среди всех граждан Российской Федерации показывают, что большинство россиян нееврейского происхождения имеет в целом благоприятное мнение о евреях и Израиле, нейтрально или положительно относится к перспективе брака между своими близкими родственниками и евреями, не прочь иметь евреев в качестве сослуживцев и соседей и не одобряет дискриминацию при приеме на работу и в учебные заведения. Чем моложе респонденты, тем сильнее симпатия к евреям или этническое безразличие (для сравнения, неприязнь русских — традиционная или недавно приобретенная — к цыганам, мусульманам и кавказцам остается ярко выраженной.) Большинство демографических показателей свидетельствует о тенденции в сторону уменьшения числа граждан Российской Федерации, сознающих себя евреями. Речь идет о своего рода «иберийском варианте»: большинство евреев, не эмигрировавших из Испании и Португалии в XV и XVI веках, в конечном счете, превратились в испанцев и португальцев.

 Другой путь состоит в том, что евреи останутся преуспевающим меркурианским меньшинством в аполлонийском национальном государстве. В ходе опроса 1997 года значительное большинство респондентов согласилось с утверждениями, что евреи живут богаче других людей (62%), избегают физического труда (66%), хорошо воспитаны и культурны (75%) и что среди них есть много талантливых людей (80%). Все это — стандартные аполло-нийские обобщения относительно меркурианцев (а также стандартные меркурианские обобщения относительно самих себя). Как многие обобщения подобного рода, они в значительной мере справедливы. Российские евреи по-прежнему непропорционально представлены в высших слоях профессиональной и образовательной иерархии (даже в большей степени, чем в конце советского периода, поскольку антиеврейская дискриминация была отменена и поскольку внуки Цейтл, среди которых было меньше представителей элиты, эмигрировали из СССР в больших количествах, чем внуки Годл). Кроме того, после введения рыночной экономики евреи быстро оказались непропорционально представленными среди частных предпринимателей, частнопрактикующих специалистов и тех, кто — если верить опросам — ценит профессиональный успех выше гарантированной занятости. Из семи «олигархов», построивших огромные финансовые империи на развалинах Советского Союза и сыгравших ключевую роль в российской экономике и средствах массовой информации в эпоху Ельцина, один (Владимир Потанин) вырос в семье высокопоставленного советского чиновника, а шестеро других (Петр Авен, Борис Березовский, Михаил Фридман, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский и Александр Смоленский) — евреи, соткавшие свои состояния «из воздуха» (как сказал бы Тевье). В конечном счете, значительное еврейское присутствие в определенных сферах российской жизни может привести к усилению групповой сплоченности и национального самосознания; тот факт, что эти сферы являются традиционно меркурианскими, может укрепить традиционное противопоставление русских и евреев и увековечить ощущение еврейской чуждости (среди самих евреев и всех прочих). Согласно опросам общественного мнения, россияне еврейского происхождения, считающие себя евреями или людьми двух национальностей, в большей мере «ориентированы на рискованное предпринимательство», чем россияне еврейского происхождения, считающие себя русскими. Иначе говоря, российские евреи, специализирующиеся на опасных и — с точки зрения большинства россиян — морально сомнительных занятиях, в большей степени заинтересованы в увековечении своей чуждости (еврейства). Если вернуться к примеру, приведенному в первой главе, народ мон в Таиланде делится на крестьян и торговцев. Крестьяне считают себя таями и не уверены в своем монском происхождение, торговцы считают себя монами и точно знают, что они не таи. Главный вопрос относительно будущего евреев в России состоит не в том, станут ли евреи крестьянами (как надеялись некоторые цари и коммунисты). В век универсального меркурианства (еврейский век) главный вопрос состоит в том, научатся ли русские быть евреями.

 Другой революционный путь, «выбор Хавы», оказался гораздо более успешным. В самом общем смысле, сионизм одержал победу над коммунизмом, потому что национализм как таковой одержал победу над социализмом. Семейственность — универсальное человеческое свойство, а семья — самый фундаментальный и консервативный из всех человеческих институтов (и главный источник религиозной и политической риторики). Все культуры организованы вокруг регуляции воспроизводства, а всякое воспроизводство — каким бы ни был регулирующий режим — основано на предпочтении одних половых партнеров другим и своих собственных детей детям других людей. Все радикальные попытки переделки человеческого рода покушаются на семью, и все они либо проваливаются, либо откладываются. Для большинства людей в большинстве обществ «стремление к счастью» означает стремление к особям противоположного пола, плодовитости и воспитанию детей, каковые занятия суть очевидные формы дискриминации и неиссякаемые источники семейственности. Никакое представление о всеобщем равенстве, как бы оно ни формулировалось, не в состоянии вместить в себя институт семьи, и никакое человеческое существование с участием мужчин, женщин и детей не в состоянии пережить отмену различия между родней и неродней. Христианство, которое призывало людей любить чужих детей так же, как своих собственных, смогло устоять, превратив брак (обет исключительной верности одному человеку) в религиозное таинство, аналогичное основному институту всех племенных обществ. Коммунизм, слабоумный младший брат христианства, расшиб лоб, поклоняясь всеобщему равенству, и захирел вслед за первым поколением идеалистов, потому что не понял социальной роли семьи и оказался неспособным к самовоспроизводству. В конечном счете над обоими решительно восторжествовал национализм, который модернизировал традиционное (генеалогическое) понимание бессмертия посредством введения племенной концепции современного мира и современной концепции племенного существования. Национализм не нуждается в доктрине, потому что он кажется таким естественным. Что бы внуки Хавы ни думали о ее идеализме, жертвенности и греховности, они без труда понимают ее мотивы. Даже самый скептический израильтянин никогда не задал бы Хаве безжалостно искреннего вопроса, который преследовал Годл до конца ее дней: «Ты действительно верила в это? Как ты могла?»

 Национализм взял верх над коммунизмом, потому что выполнил свои (относительно реалистичные) обещания. Язык Бога стал жизнеспособным разговорным языком; часть Земли Израилевой стала государством Израиль; а самые закоренелые и успешные меркурианцы всех времен и народов перековались в новую породу еврейских аполлонийцев. Самому странному национализму Европы удалось превратить радикальную еврейскую «ненависть к самим себе» (отречение от Тевье) в функционирующее национальное государство.

 Впрочем, государство получилось очень странное — почти такое же странное, как доктрина, которая его породила. Горделиво западное в сердце «восточной» тьмы и идеологически аполлонийское в контексте западного меркурианства, оно представляет собой единственный пережиток (возможно, наряду с Турцией) интегрального национализма межвоенной Европы в послевоенном — и пережившем «холодную войну» — мире. Израильский эквивалент таких политически нелегитимных концепций, как «Германия для немцев» и «Великая Сербия», «еврейское государство» воспринимается как нечто само собой разумеющееся и в самом Израиле, и за его пределами. (Исторически подавляющее большинство европейских государств — тоже мононациональные образования с племенными мифологиями и основанными на языке религиями высокой культуры, однако после 1970-х годов это обстоятельство принято прикрывать разного рода «мультикультурными» законами и заявлениями, которые делают европейские государства внешне похожими на Соединенные Штаты.) Риторика этнической однородности и этнических депортаций, табуированная на Западе, является обыденным элементом израильской политической жизни. И, вероятно, никакое другое европейское государство не смогло бы избежать бойкотов и санкций, проводя политику территориальной экспансии, внесудебных убийств, уничтожения жилищ, строительства стен и бан-тустанов, создания поселений на оккупированных территориях и использования смертоносного оружия против демонстрантов. Верно, впрочем, и то, что никакое другое европейское государство не находится в состоянии перманентной войны. Как верно и то, что никакое другое европейское государство не обладает столь сильным воздействием на моральное воображение Запада.