Судьба и книги Артема Веселого - Гайра Веселая

«Вчера был на новой постановке Пролеткульта „На всякого мудреца довольно простоты“, — писал он как-то в записке. — Советую сходить: постановка очень и очень интересная, как достижение первого рабочего театра…»

В своем стремлении понять обстановку борьбы за советскую власть на Северном Кавказе Артем был неукротим. Ему мало было живых свидетелей и документов, находившихся в Москве. Он стремился как можно быстрее познакомиться с ней на месте и вскоре выехал на Кубань, там он сделал отдельные наброски своей будущей книги «Россия, кровью умытая».

Возвратившись в Москву, Артем много рассказывал о своих встречах на Кубани, Ставрополье и Астрахани, о собранных материалах, отдельных заинтересовавших его типах и писал, писал. Время от времени он звонил мне или слал записки с приглашением зайти к нему и послушать отрывок из написанного 4.

Дорогой Иван Ильич,

извини, что я до сих пор не написал — все разъезжал по Кубани, выбирал место, где остановиться, и ни черта не выбрал. Кущевка — шумно, Славянская — наводнение, Платнировка — грязь по уши, Новороссийск — местные поэты житья не дают, наконец выбрал Анапу — сегодня приехал и снял комнату, намерен здесь просидеть в тишине полтора месяца.

В Ростове виделся с ребятами — Борисенко, Лехно и др. Лехно в восторге от твоего ожидаемого приезда на Сев. Кавказ. Ты напиши ему на краевой истпарт.

Как дела с заповедником?[129] Или уже ты укатил бить белых медведей?

Жду ответа по адресу Анапа, до востребования.

С приветом

Артем

28 февраля [1928]

В одном из писем Ивану Ильичу Подвойскому в мае 1928 г. перед поездкой на Кубань Артем Веселый просил у него дать список людей, с кем обязательно нужно встретиться, в другом — благодарит за рекомендательные письма к военным на местах, что «в тысячу раз облегчит и углубит работу».

Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской

Ольга Ксенофонтовна Миненко-Орловская (1901–1967). Землячка Артема Веселого. Журналист и историк. Репрессирована, но вскоре освобождена. Участница Великой Отечественной войны. После войны — преподаватель истории.

Как-то зимой двадцать третьего года Артем неожиданно приехал из Москвы в Самару. Морозы стояли двадцатиградусные. Он вошел в бескозырке, матросской тельняшке и матросской куртке. Его щеки, нахлестанные ветром, как всегда, пылали темным румянцем (его мать, Федора Кирсановна, шутила, любуясь сыном, что о них можно спичку зажечь), но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить в глазах грусть и тревогу.

Дома у Артема было не все благополучно. Болела Федора Кирсановна, у молодой жены, готовящейся стать матерью, обнаружили туберкулез. Я долго думала: чем помочь? Вдруг меня осенило. У моего отца в селе, где он учительствовал, был дом и большой хороший сад — гектара два. Там жила наша бабушка, но уже с полгода назад она умерла.

— Артем, — сказала я, — мы с братом будем рады, если дом возьмет Федора Кирсановна. Пусть едут туда с Гитей, засадят огород — они там быстро поправятся…

Артем просиял и рассердился одновременно.

— Да ведь в этом саду можно посадить великолепный росток коммунизма, — сказал он, — а ты — Федору Кирсановну! Коммуну туда или детский сад по крайней мере! […]

В Кинзельку — мое родное село — мы приехали ночью. Наутро Артем взялся за организацию коммуны. Первым делом пошли по бедняцким дворам «подогреть сердца». На это Артем был мастер. Помню, как говорил Артем бедняку по прозвищу Кутырь[130]: «Жил ты на свете без праздника, наподобие как вол в ярме, и имя тебе в насмешку определили: „Кутырь“. А теперь советская власть открыла тебе дорогу к счастью». […]

В первый день в коммуну записалось семь семей.

Собрали в школе организационное собрание. На собрание пришло все село. Кулаки выступили против коммуны […]

Интересно было наблюдать Артема на крестьянских собраниях. Он никогда не выступал вначале. Сидит, подперев щеку, с застывшими чертами и вроде как бы равнодушно слушает, кто что говорит, до тех пор пока не возьмет людей на учет и не прояснится картина соотношения сил. Тогда он встанет, воинственно прямой, веселый и едкий, и начнет бросать по намеченной цели словами тяжелыми и горячими, как камни, выхваченные из огня.

Сначала все шло хорошо. Растерявшиеся кулаки под разными предлогами начали подаваться к выходу.

— Кум, дай огниво, пойду покурю, — сказал один из них, направляясь к двери.

Ему ответили хохотом:

— Тебе уже дали прикурить! Вон на трибуне и кремень и огниво!

Но под конец произошел маленький инцидент. Секретарь сельсовета, сын одного из кулаков, узнав, что приезжий чинов и мандатов не имеет, поехал в волость за помощью. Уже проголосовали за организацию коммуны, когда на собрание заявился начальник из волости.

— Вы кто такой будете? Ваш мандат? — обратился он к Артему.

— Коммунист, — отвечал Артем, — и других мандатов, кроме этой книжечки, не имею.

— Что вы тут делаете?

— То, что положено делать коммунисту: сажаю ростки коммунизма, вам помогаю, потому что вы просмотрели эту возможность 5.

[Выяснив, что у приезжего москвича действительно нет мандата, волостной начальник признал голосование собрания «за коммуну» не имеющим законной силы].

Из воспоминаний Павла Максимова

Павел Хрисанфович Максимов (1892–1977). Родился в семье ростовского грузчика. Печататься начал до революции. Много писал об истории и жизни Северо-Кавказского края. Автор книг «Воспоминания о писателях»(1958 г.), «Писатели Советского Дона», (1958 г.), «Советские детские писатели», (1961 г.), «Памятные встречи» (1978).

Я рассказываю здесь только о личных встречах и литературных разговорах с Артемом Веселым — о его внешности, характере, манере работать. Приведу некоторые его рассказы о себе, некоторые любопытные факты из его биографии, его высказывания о своей писательской работе…

Он был высок, поджар. Плечи и грудь неширокие, руки мягкие, «конторские» и вообще он производил впечатление человека некрепкого здоровья. Был всегда коротко, по-солдатски острижен.

Держался просто, скромно. Я узнал от него, что отец его был волжским грузчиком, крючником в Самаре и что в юности он сам был чернорабочим, ломовым извозчиком (драгилем), с детства добывал хлеб своим трудом. […]