Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

Слова Джанго все еще не доходили до Никиты. Они плавали в плотном воздухе комнаты, потрескивали в камине, обнимали голые плечи Джанго, но все еще не доходили до Никиты.

— Это сделала я, Никита… Это сделала я.

— Что? Что сделала?

— Это я убрала ее… всего-то и понадобилось, что ключ от квартиры… Его отдал мне твой шеф… Не знаю, чего это ему стоило. Не знаю и знать не хочу. Ему тоже было все равно, к какой схеме я прибегну, ему нужно было, чтобы эта его молодая жена перестала существовать…

— И ты придумала схему?

— Я часто придумываю схемы, я люблю быть другими в этих схемах… Отсутствие света в комнате и светлый парик — вот и все, что понадобилось для расслабившейся телохранительницы… Справиться с ней оказалось легче, чем я думала… Знание повадок, хорошая реакция… Все остальное было нетрудно… Нетрудно сыграть себя саму… Совсем нетрудно, Никита.

Джанго поднялась с пола и подошла к кровати. Присела на ее краешек и коснулась пальцами подбородка замерзшего Никиты. А Никита… Никита не мог отвести взгляда от лица Джанго. Что-то неуловимо изменилось в нем. И это «неуловимо» вдруг сделало ее совсем другим человеком. Совсем. И лишь спустя секунду он понял, что именно изменилось.

Глаза.

Они больше не были золотисто-карими.

Они были светлыми… светло-серыми, с подтаявшей синевой.

— Ты ошибся, Никита, — ласково сказала Джанго. — Из нас двоих ты поставил не на ту… не на ту… Я не Динка, я Рысенок…

— Рысенок?..

— Ну да… Именно так называл меня Ленчик… Рысенок, Рената… Не так-то много удалось тебе выудить о прошлом? О моем… О нашем…

Никита молчал.

— Я ведь не хочу его вспоминать… И все равно вспоминаю… Каждый день… когда смотрюсь в зеркало и вставляю эти чертовы контактные линзы…

— Но зачем? Зачем?

— Другая жизнь показалась мне более перспективной, Никита… Более страстной… и я присвоила ее себе. Вот и все. Вот и все… Тебе не стоит знать большего, не стоит… А бестиарий… Ты и вправду сделал меня счастливой, малыш… Я хотела получить бестиарий от нее… Это ведь она украла его у меня… Та, которую и ты, и твой шеф называли Мариночкой. Я знала ее настоящее имя, но теперь сомневаюсь… Было ли оно настоящим… Если и было — то я благополучно забыла его… Когда она смылась вместе с «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS» и кредитками… После месяца страстной испанской любви с тигровыми орхидеями в изголовье… Тебе нравятся тигровые орхидеи?

— Что? — не понял Никита.

— Мне — очень… Я послала ей их в день рождения, не удержалась, но даже это ее не взволновало… Глупая самоуверенность, она всегда была самоуверенной… Как самоуверенно она тогда смылась… С паспортом, который я сделала для нее. Она ждала этот хренов паспорт, мне нужно было сообразить это сразу… Я не искала ее, я знала ее повадки… На нее можно было наткнуться лишь случайно… Вот я и наткнулась, спустя семь лет… Я не получила книгу от нее, но получила от тебя… Я не спрашиваю, как ты нашел ее… Скорее всего — случайно, на такие вещи тоже можно наткнуться лишь случайно. Спасибо… Спасибо… Мне жаль, ты столько сделал для меня… Но… Я не хочу неприятностей… ты слишком хорош… А от слишком хороших всегда одни неприятности… Наверное, тебе не нужно было сегодня приезжать ко мне… История забылась бы, и, может, тогда… Нет… Все равно бы у нас ничего не получилось… Ты ведь не играешь на саксофоне…

— Нет… — задушенным голосом сказал Никита. Он не мог отвести взгляда от глаз Джанго. Почему, почему она вдруг показалась ему безумной.

— И твой шеф… Вряд ли ему понравились бы эти мои откровения… Но, черт… Я бы и не рассказала никогда… Бестиарий… Бестиарий развязал мне язык… — она нагнулась и поцеловала окаменевшего Никиту в уголок рта. — Это простительно… Мы столько лет не виделись… Столько… Что я успела прожить другую жизнь. А тебе просто не повезло… Просто не повезло, Никита…

Джанго поднялась с кровати и тихонько свистнула. И Никита уже знал, что означает этот свист.

Рико.

Живой бойцовый пес, совсем не воспоминание.

Нагнувшись к собаке, девушка что-то прошептала ей на ухо… Чертова латынь, ну да, это была чертова латынь, потроха чертова бестиария. Холодноватая прямая спина Джанго мелькнула в черном провале двери, и дверь захлопнулась.

И Никита остался наедине с ощетинившимся и притихшим Рико. Но он больше не боялся пса — странное дело, не боялся… Быть может, потому, что в глазах собаки стояло дно озера. Того самого, в котором утонул Никита-младший…

И еще…

То, что не увидела Джанго. То, что он сам увидел лишь в пробке на Светлановском проспекте, когда руки его сами потянулись к бестиарию. Когда книга вдруг раскрылась на миниатюре «Canis» — четыре собаки, одна из которых смахивала на Рико. Но он понял это чуть позже. Чуть позже, когда к нему вернулась способность соображать. И собак он увидел чуть позже, а сначала была фотография. Совсем не та, которая болталась в Интернете. Но один персонаж из интернетовского снимка перекочевал и сюда, не забыв прихватить шкиперскую бороденку.

Продюсер Леонид Павловский, Никита хорошо запомнил это имя.

И надпись на обороте фотографии: «8 августа. Мы в гостях у Ангела». Ангелом, очевидно, был молодой красавчик-испанец. А «мы», очевидно, относилось к продюсеру и… Инге.

Инга.

Когда Никита увидел фотографию, он не поверил своим глазам. Но это и вправду была Инга. Его жена, когда-то бывшая женой другого человека. О котором предпочитала никогда не вспоминать. Как предпочитала не вспоминать о своей прошлой жизни. А он никогда и не расспрашивал о ней, идиот…

Инга, Инга…

Смотреть на «мы» было нестерпимо, пробка все не рассасывалась, — так что он уткнулся в «Canis», вернее, в малопонятную латынь — "Quocienscumque peccator……. Он хватался за эти слова как за соломинку, он повторял их, как школьник повторяет таблицу умножения, только чтобы не думать о фотографии и о странном повороте судьбы, которая спустя столько лет, завязала в причудливый узел его и Джанго.

В любом случае — они должны были встретиться, должны. Вот только Никита не предполагал, что встреча их закончится вот так, безжалостными глазами бойцовой собаки. Нет, Никите не было страшно, впервые — не было. Немного грустно, — да.

Но не страшно.

— Ну что, — он посмотрел в собачьи глаза, — Жрать меня будешь?.. Чертова тварь… Quocienscumque peccator…

Никита сказал это негромко, совсем негромко. Но пес…

Пес, изготовившийся было к прыжку, вдруг отступил, втянул клыки в пасть и улегся на пол.

— Эй? — тихонько позвал Никита. — Передумал? Ну… раз ты передумал… Будем ждать хозяйку, Рико… Времени у нас навалом… Подождем…

ЭПИЛОГ

РЕНАТА

Октябрь 199… года

…Только сейчас я поняла, что соскучилась. Только сейчас, когда в маленькой закусочной на углу Санта Каталины увидела себя. Вернее, это была не совсем я, просто — блондинистая длинноволосая девчонка со светлыми глазами, каких полно. Но ведь я такой и была — каких полно.

Теперь я совсем другая, теперь я коротко стриженная, теперь я темноволосая… Вот только глаза остались светлыми, но и этот недостаток можно будет со временем исправить. Стоит только озаботиться этим по-настоящему. Но этим я займусь не сейчас, потом. Потом…

Денег у меня достаточно для того, чтобы целый день сидеть в этой закусочной на углу Санта Каталины, с рюмахой «гаранча бланка» (чертову «Риоху» я теперь и в рот не возьму!); и для того, чтобы повизжать на аттракционах в Порт-Авентура, и чтобы наконец-то увидеть корриду, увидеть десятки коррид… И для того, чтобы выправить новый паспорт тоже. Мой новый парень Педро пообещал свести меня с нужными людьми. С ним я познакомилась в «Пипе…», он совсем неплохо загонял шары в лузу, совсем неплохо. Я положила руку ему на зиппер через две минуты после знакомства, чего же еще ожидать от пьяной в матину русской девки? Трах с Педро потрясающ, настолько потрясающ, что я не могу удержаться от парочки ругательств, когда кончаю. А после курю с Педро одну сигарету и думаю: как хорошо, что я теперь Динка.

Динка, а не Рысенок.

Рысенку было бы трудно привыкнуть к мужчинам. К их собачьим шерстяным языкам, к их жестким пальцам, к их жестким членам. Да и ко всему остальному тоже. Рысенок просто сложил бы лапки и умер. Вместе со всеми, в испанском доме. Но Динка — Динка выкрутится, вылезет, опасность лишь раздувает ей ноздри, заставляет блестеть глаза. Но самое главное — колоться она перестала.

Черт, черт, черт… Не она — я.

Ведь я теперь Динка.

Той, старой, Динки теперь больше нет. Но ведь она все равно не осталась бы со мной… Она не осталась бы с Рысенком. Никогда, никогда, она сама сказала мне об этом, в неясном свете начинающегося дня, перед тем как заснуть. Она сама сказала мне об этом, рассеянно целуя меня в затылок. Она ушла бы в любом случае, рано или поздно, — но разве Рысенок мог допустить такое? Остаться одному… Остаться одному после вишневого, черешневого, земляничного вихря? Вихря, который пронесся по всему моему телу, смял его, как сминают в пальцах лепестки жимолости, «honeysuckle rose», вот как это звучало бы в переводе на саксофон Ангела… Этот вихрь вышиб все двери, вынес все стекла, вычистил все затхлые трусливые углы…