Два лепестка моли. И сжечь все к чертям (СИ) - "Волосинка на губе"

Грейнджер трясло. Она боялась, что сделала глупость. Боялась, что отец сейчас сойдёт с ума. Боялась, но, боже, кинулась к нему в объятия, чтобы просто сковать его руками. Уткнуться в грудь и сильнее разрыдаться. Чтобы шептать ему простое слово, по которому она так соскучилась:

— Папа…

Казалось, за их спинами кто-то забил гол, и динамики телевизора разрывались от крика комментатора. Казалось, на этом клочке коридора семья из трёх человек наконец воссоединилась. Казалось, что когда-то сказанные мамой слова обрели жизнь.

«Всё будет хорошо».

Гермиона провела у родителей все выходные — вечер пятницы перекочевал в ночь и раннее утро, в котором они говорили и говорили. Было много слёз. Было много улыбок. Было много злости на несправедливость и войну.

Когда Гермиона и Джин, теперь уже вдвоём, рассказали ему всё с самого начала, Джону потребовалось два бокала шотландского виски, после чего они все отправились спать и встретились в этой же гостиной вечером, согласившись, что ни один из них не смог бы сомкнуть глаз.

Она была на седьмом небе от счастья. Ощущала такое огромное облегчение, словно вылечилась от смертельной болезни. Больше никаких секретов. Больше никакой потерянной памяти и потерянных родителей. Сейчас всё на месте. Сейчас всё так, как должно быть.

Джин и Джон вместе провожали её до Косого переулка и как могли растягивали время до очередной разлуки. Гермиона, как в детстве, шла между ними и держала родителей за руки. Они прощались долго. Отец крепко её обнял, попросил писать им письма и предупредил, что они будут ждать её на следующих выходных, а она пообещала всё это исполнить.

Всё будет хорошо…

Грейнджер аппарировала в Хогсмид в надежде поскорее рассказать Гарри новости. Ей хотелось поделиться своим счастьем, потому что она больше не могла его выдержать. Она свернула на длинную узкую улицу, надеясь сократить путь к школе, как вдруг её за кисть схватила рука в кожаной перчатке. Так же блокировав и вторую руку, её толкнули к стене.

— Почему ты так долго?

Ей не дали ответить.

Малфой зацепил зубами кончик перчатки, стянул её и теперь голой ладонью обрамил её подбородок. Осторожно, но напористо, так, чтобы она задрала голову, чтобы…

…чтобы убедиться, как он скучал.

Скучал по лекарству, которое Гермиона дарила ему. Скучал по злому поцелую, точно так же, как и она.

Когда это превратилось в рутину?

Когда они стали позволять себе эту вольность?

Позволять целовать друг друга, когда хотелось?

Кажется, он много курил. Гермиона чувствовала горькую слюну с ноткой вишни. Она чувствовала его нетерпение и горячее дыхание, которое облизывало её лицо, и невольно улыбнулась прямо ему в губы.

— Что? — он отстранился с такой же улыбкой.

— Не мог до школы потерпеть? — отрубила она быстрым ответом, потому что не могла найти причину своей улыбки.

— Не мог…

Они медленно зашагали к школе. Грейнджер крутила в руках снежок, который скатала. Просто потому, что нужно было занять руки. Ей бы хотелось, на мгновение, но хотелось втиснуть свою ладонь в его карман и сплести пальцы, как тогда. Но вместо этого Гермиона обожглась о снег, чтобы остыть, и посмотрела вверх, на звёзды и луну.

— Как мама? — его вопрос простой, без намёка хоть на одну эмоцию в голосе. Скорее, просто из вежливости.

— Папа меня вспомнил, — она выдохнула облако пара. — У меня потрясающее настроение, и ничто его не испортит. Даже если ты сейчас всё испортишь.

— Зачем мне всё портить? — хмыкнул он, пиная сугроб перед собой и глядя вперёд, на школу.

Грейнджер остановилась у ворот, отпрыгнула в сторону и кинула снежок ему в грудь. Засмеялась про себя, понимая, что сходит с ума. Ей хотелось кричать и смеяться. Хотелось всё вместе. Хотелось просто жить, потому что наконец-то всё было хорошо.

— Ну как же, — она пожала плечами, — у нас с тобой всегда так. Я делаю шаг к тебе, ты делаешь два назад.

— Это не беспричинно, Грейнджер, — он отряхнул грудь. — У нас с тобой никак по-другому быть не может.

Гермиона прижалась плечом к колонне ворот. Скрестив руки на груди, она прислушивалась к тишине вечера, разглядывая Малфоя, останавливая взгляд на скулах, которые выделялись в свете тусклого фонаря.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А как у нас? По-твоему, — спросила она.

Снег хрустел от его шагов. Малфой опёрся о колонну, остановившись напротив Гермионы. Сейчас он сделает то, что она уже выучила наизусть.

В правом кармане — пачка сигарет.

Он прикусит фильтр, чтобы достать одну.

Чуть прищурит глаза, и кончик сигареты вспыхнет.

А после…

А после — долгая первая затяжка.

«Наверное, самая вкусная», — подумала она.

Между ними пробежали два младшекурсника, смехом давя атмосферу вокруг них. Казалось, их вообще никто не замечал. Как вепри на верхушках колонн, они занимали свои места и безмолвно смотрели друг на друга. Грейнджер всё ждала ответа. И она думала, что он не ответит. Гермиона первая разорвала взгляд и перевела его на школу.

Смотрела, как в бесчисленных маленьких окошках горел свет, как снег медленно окутывал замок. Смотрела на острые крыши башен, на которых лежали белые шапки. Как астрономическая башня будто касалась луны…

— Знаешь, — выдохнула она, — ты прав. Хогвартс зимой прекрасен. И луна сегодня красивая, правда?

Боже…

Ужасно хотелось закрыть глаза и уши. Ужасно хотелось отвернуться и спрятать свои горящие щёки. Ужасно хотелось забрать свои слова обратно. Такие провокационные. Такие живые, будто она выдрала их из своего сердца…

Ужасно хотелось услышать его ответ…

Сердце колотилось где-то в глотке. Ей вдруг стало так жарко, что кофта прилипла к спине. Она кусала губы, глядя на то, как Малфой приподнял голову, разбивая всю её надежду. Он смотрел в небо… Он смотрел на луну, чтоб её… смотрел, и через секунду медленно перевёл взгляд на Гермиону, выдыхая из лёгких дым, пряча в нём своё лицо.

— Умереть можно, какая красивая.

Грейнджер прикусила язык от того, что не видела его глаз. Не видела его взгляда. Не знала, куда он смотрел, когда отвечал. Сигарета стала его защитой. Дым скрыл его глаза, построив стену. Ей оставалось только догадываться.

Быть может, это и есть его ответ? Ответ на то, что же происходило между ними. Быть может, это тот максимум, что он мог позволить ей и себе?

Гермиона устало улыбнулась, отталкиваясь от колонны. Набрала воздух в лёгкие, чтобы заморозить их, остудить себя. Слышала, как Драко двигался за ней, оставаясь позади. Они словно Кубик Рубика, и эта головоломка никак не могла собраться в однотонные квадраты.

Когда до дверей школы остались считанные шаги, Грейнджер обернулась и заметила, что он свернул чуть правее, подходя к стене с памятными табличками. Отряхнул рукой снег с цветов, которые ни на секунду не увядали, и после повернул голову к ней.

— Ты права, — сказал он. Гермиона подошла к нему и остановилась напротив таблички с именем Фреда. — Я устал бегать. Я выдохся, Грейнджер.

Это больно от и до, и больше всего — «между». Она сглотнула все эмоции внутрь горла и проследила за тем, как Драко прикрыл глаза и покачал головой.

— Если мне суждено сдохнуть, — он сделал паузу, в которой это «между» болело больше всего, — то я хочу провести это время без боли. Хочу спокойно прожить эти дни.

«Со мной?»

Он несогласно мотнул головой. Читал ли её мысли? Проник ли в её голову? Она не знала.

— То, что могу позволить себе я, не можешь позволить себе ты, — он повернулся к Гермионе всем телом, протянул руку, чтобы отряхнуть с её волос уже тающий снег. — Я могу умереть, пропасть, и мне больше не будет больно. И этих чувств тоже не будет. Но вот ты, Грейнджер. Что будет с тобой, когда всё кончится? Что будешь делать со своими чувствами? Даже если они подделаны твоей меткой?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Жарко. Господи, жарко.

— Значит, у тебя есть чувства? — с надеждой спросила она.

— Из всего того, что я сказал, ты запомнила только это?