Жажда снящих (Сборник) - Юлия Остапенко

Беата? Почему-то теперь всё время вспоминается её имя, после зрелища синих змеек, быстро ползущих по полю брани, словно она королева этих змеек: Беата…

Человек наклонился (чёрное солнце ушло за горизонт), довольно хмыкнул, жадные крепкие руки обхватили голень Лайама, рванули сапог, взялись за другой. Тёмное тяжелое тело зависло между ним и небом, как несколько часов висела война. Вот нет и белого солнца. Только синие змейки в пальцах и Беата, их королева.

Лайам Гранчестер приподнял залитую кровью голову и сказал:

– Дозволено ли мне узнать, что вы делаете, о благородный сэр?

Человек замер, медленно отстранился. Лайам с некоторым удивлением понял, что у него есть лицо. Смуглое, сморщенное, почти детское – вероятно, из-за мягких губ и слабого пушка над ними. Мальчишка. А глаза взрослые. Не злые – просто взрослые. Надо прожить много лет, чтобы иметь право на такие равнодушные глаза.

– Вот ведь чёрт, сударь, – с удивлением сказал парень. – И не подумал бы, что вы ещё живы.

– Я жив, – то ли переспросил, то ли подтвердил Лайам. – Разумеется, я жив. Что вы делаете?

– Снимаю с вас сапоги. Вам они уже не понадобятся. Раз вы при памяти, скажите, нет ли у вас чего ценного?

– Перчатки, – подумав, проговорил Лайам. – Они заговорены от урона пламенем.

– Пламенем? – с сомнением переспросил парень, почесал бок, бросил скептичный взгляд на живот Лайама. – Ладно, давайте.

– Я не могу, – беспомощно отозвался тот. – Я держу… держу змеек, видите?

– Змеек?

– Нельзя дать им расползтись.

Парень задумчиво пожевал пухлыми губами, покачал головой, поцокал языком.

– Ну, давайте, я их подержу, – великодушно предложил он.

– Правда? – едва сдерживая слёзы, спросил Лайам. Парень покивал, разжал окоченевшие пальцы рыцаря, стянул перчатки, осмотрел их, сунул в мешок, позвякивавший награбленным у мертвецов добром. Лайам снова нащупал змеек и их королеву, леди Беату, стиснул, без боли, без мысли, опустил голову.

– Благородный сэр, – проговорил он, – ведь это же называется мародёрством.

– Так точно.

– Ведь это же низко, сэр.

– Поле битвы после сражения принадлежит мародёрам, сударь.

– Кто победил?

– Вы победили, – ответил парень и поднял к небу равнодушные глаза.

Лайам вдруг увидел, что этот человек горбат: правое плечо, несколько большее, чем левое, выдавалось назад и в сторону. Как странно. Жизнь часто сталкивала его с горбунами. Ключник отцовского замка. Маленькая кузина, умершая от чумы. Брат горничной Арианы, его первой женщины. Благородный сэр Эдрик из Стиррига, отец золотоволосой Беаты, королевы синих змеек. Лайам ненавидел горбунов, ненавидел, ненавидел. Ключник был колдуном; маленькая кузина заразила половину замка; брат горничной забил её до смерти; сэр Эдрик держит за горло его отца, грозя засадить в долговую яму, если Лайам не женится на королеве Беате, повелительнице синих змеек… И он не женится. Теперь уже не женится, хотя обещал и привык держать слово.

А этого горбуна надо любить. Ведь он последний, кого Лайам видит под этим небом, под невыносимо высоким небом. Потом будут другие небеса.

– Я сэр Лайам из Гранчестера, – сказал он и протянул руку.

Парень обернулся. Лайам не видел его глаз, не знал, о чём он думает. Наверное, он думал: почему? Или: зачем? Или: сколько стоят эти перчатки?

– Я Сальдо Броснан из Стиррига, – сказал горбун, не касаясь протянутой руки.

– Из Стиррига! – вскрикнул Лайам, снова приподнимаясь. – Из Стиррига?! Так ты, благородный Сальдо, возможно, знаешь сэра Эдрика? И его дочь, золотоволосую леди Беату?

– Нет, сударь, не знаю.

– Как же не знаешь?! Их знают все в тех землях. Сэр Эдрик! Золотоволосая Беата!

– Не имел чести.

– Ты знаешь! Не лги мне! Ты знаешь её! Она сияет, когда открывает глаза, она владычица над синими змейками! Как ты можешь её не знать?

– Сударь, вы бы…

– Знаешь! – закричал Лайам, садясь и хватая Сальдо Броснана за предплечье. Голая рука впилась в кожу горбуна с такой силой, словно была закована в сталь. – Ты её знаешь! Всё знают сэра Эдрика, все знают леди Беату! Постой! Ты же знаешь! Зачем ты отпираешься? На! Смотри! – трясущиеся пальцы потянулись к животу, к развороченной ране, сорвали черный кушак, расшитый зелёным шёлком, ткнули кусок окровавленного бархата в горбатое плечо. – Возьми! Видишь?

– Сударь, что ж вы так…

– Видишь?! Это она вышивала! Она мне это вышивала… И просила вернуться… Я взял… я обещал. Так отдай ей… Верни это ей, слышишь?

– Э-эх… – досадливо пробормотал Сальдо, вырываясь, и сэр Лайам из Гранчестера захрипел, думая, что кричит:

– Я прошу тебя… Отдай его… ей… отдай… Пусть он останется у неё. Пусть она его забирает… назад… Слышишь? Скажи ей, чтобы забирала! Скажи этой суке, пусть забирает! Скажи ей, что я умер! Пусть забирает свой чёртов кушак!

Грубые, обветренные пальцы встретились с мускулистыми, окровавленными, тут же пристыженно отпрянули, сжимая засаленную бархатную тряпку, касаясь чьей-то грязной, глупой тайны.

– Пусть забирает, – прохрипел Лайам. – Это всё, что она от меня получит.

Сальдо Броснан встал. Чёрное солнце взошло в невыносимо высоком небе, белое поднялось следом. Лайам Гранчестер лег на землю и закрыл глаза.

Горбатый парень из Стиррига отвернулся и, хромая, пошёл прочь, одной рукой придерживая заплечный мешок, а другой сжимая кушак, расшитый королевой синих змеек. Он шёл долго, потом остановился, опустился на колени, развязал мешок, сунул в него кусок бархата, орошённый кровью из поколотых иголкой пальчиков золотоволосой Беаты. Его плечи тряслись. Лайам улыбнулся серыми, как пыль, губами и открыл глаза.

Было очень тихо. Стервятники парили в невыносимо высоком небе, били облезлыми крыльями душный воздух.

Они-то знали, кто настоящий хозяин этого мира.