Я, Клавдий - Роберт Грейвз

Глава XXX

Когда мать узнала об убийстве Гемелла, она очень опечалилась и, приехав во дворец, потребовала свидания с Калигулой; он принял ее с угрюмым видом, так как чувствовал, что она будет его бранить. Мать сказала:

- Внук, могу я говорить с тобой наедине? Речь пойдет о смерти Гемелла.

- Только не наедине, - ответил он. - Все, что ты хочешь сказать, можешь говорить при Макроне. Если это действительно так важно, я должен иметь свидетеля.

- Тогда я лучше помолчу. Это наши семейные дела, они не для ушей сына рабов. Отец этого молодчика был одним из моих виноградарей. Я продала его своему деверю за сорок пять золотых.

- Будь добра, сообщи мне без проволочек, о чем ты собиралась со мной говорить, и не оскорбляй моих приближенных. Не знаешь разве, что я могу всех на свете заставить делать по-моему?

- Ты не обрадуешься, когда это услышишь.

- Выкладывай.

- Как хочешь. Я пришла сказать, что убийство бедняжки Гемелла - бессмысленное и беспричинное преступление, и я отказываюсь от всех почестей, полученных из твоих, обагренных невинной кровью, рук.

Калигула рассмеялся и сказал Макрону:

- Я думаю, лучшее, что может сделать эта старая дама, это пойти домой, попросить нож у одного из своих виноградарей и перерезать себе голосовые связки.

Макрон:

- Я всегда советовал то же самое своей бабке, но старая ведьма не желала меня слушать.

Мать пришла ко мне.

- Я собираюсь уйти из жизни, Клавдий, - сказала она. - Все мои дела в порядке. Остались неуплаченными несколько мелких долгов, отдай их точно в срок. Не обижай челядь - они верно служили мне, все до одного. Мне жаль, что теперь некому будет присматривать за твоей дочкой; было бы неплохо, если бы ты снова женился и у нее была бы мать. Она хорошая девочка.

Я:

- Что? Ты хочешь убить себя? О, мать, не делай этого!

Она мрачно улыбнулась.

- Моя жизнь принадлежит мне, не так ли? С чего бы тебе отговаривать меня от того, что я задумала? Вряд ли ты будешь по мне скучать.

- Ты - моя мать, - сказал я. - У человека бывает всего одна мать.

- Я удивлена тем, что ты такой преданный сын. Я не была тебе очень любящей матерью. Кто мог этого от меня ожидать? Ты обманул все мои надежды - болезненный, слабый, робкий, придурковатый ребенок. Что ж, боги жестоко наказали меня за то, что я не уделяла тебе внимания. Мой сын, мой прекрасный Германик убит, бедные мои внуки Нерон, Друз и Гемелл - убиты, дочь мою Ливиллу я своими собственными руками наказала за ее чудовищные прегрешения - это было для меня тяжкой мукой, еще ни одна мать не испытывала таких мук, - все мои четыре внучки сбились с пути, а этот мерзкий богохульник Калигула… Но ты его переживешь. Ты, верно, и всемирный потоп переживешь.

В голосе ее, сперва спокойном, зазвучали привычные сварливые нотки.

Я спросил:

- Мать, неужели даже сейчас у тебя не найдется для меня доброго слова? Разве я когда-нибудь сознательно обидел или ослушался тебя?

Но она пропустила мои слова мимо ушей.

- Я жестоко наказана, - повторила она. Затем сказала: - Я желаю, чтобы ты пришел ко мне через пять часов. К тому времени все будет готово. Я рассчитываю, что ты исполнишь положенный обряд. Я не хочу, чтобы ты присутствовал при моем последнем издыхании. Если я еще буду жива, когда ты придешь, подожди в передней, пока Брисеида тебя не позовет. Не сбейся, когда будешь произносить прощальное слово, с тебя станется. Все указания насчет похорон будут написаны. Ты будешь на них самым близким из моих родственников. Я не хочу никаких похвальных речей. Не забудь отрубить мне правую руку и сжечь ее отдельно, как положено при самоубийстве. И никаких благовоний в погребальном костре; так часто делают, хотя и вопреки закону, и я всегда считала это расточительством. Я отпускаю Палланта на волю, так что не забудь: в похоронной процессии он должен быть в шапке вольноотпущенника. Постарайся хоть раз в жизни довести церемонию до конца, ничего не перепутав.

И это все, если не считать сухого «прощай». Ни поцелуя, ни слез, ни благословения.

Я в точности выполнил все пожелания матери, как и положено послушному сыну. Но не странно ли - дать свободу моему рабу Палланту! Так же она поступила и по отношению к моей Брисеиде.

Несколько дней спустя, глядя на ее погребальный костер из окна столовой, Калигула сказал Макрону:

- Ты поддержал меня против этой старухи. Я награжу тебя, ты получишь самое почетное назначение в империи. Назначение, которым, согласно установленному Августом закону, удостаиваются лишь люди кристальной честности: я назначу тебя губернатором Египта.

Макрон был в восторге; в последнее время его беспокоило то, как относится к нему Калигула, а если он уедет в Египет, он будет в безопасности. Как и сказал Калигула, назначение это было важным: губернатор Египта мог уморить Рим голодом, перестав снабжать его зерном, а гарнизон можно было так усилить за счет местных новобранцев, что ему было бы нетрудно отразить вторжение любой посланной в Египет армии.

Так Макрона освободили от командования гвардией. Вначале Калигула не определил никого на его место, и командиры девяти батальонов командовали ею - каждый один месяц - по очереди. Калигула объявил, что по истечении девяти месяцев самый способный и преданный ему командир получит пост командующего навсегда. Но по секрету он обещал этот пост командиру батальона, из солдат которого состояла дворцовая стража, - не кому иному, как доблестному Кассию Херея, чье имя вы не могли забыть, даже если не очень внимательно читали эту книгу, - человеку, который убил германского заложника в амфитеатре, кто вывел свою роту, когда германцы вырезали почти всю армию Вара, кто затем спас мост через Рейн, кто мечом проложил себе путь среди мятежников в Бонне и кто нес на своих плечах Калигулу одним ранним утром, когда Агриппина с друзьями должна была пешком покинуть лагерь под его защитой. Кассий поседел, хотя ему не было еще и шестидесяти, и немного горбится, руки его дрожали после лихорадки, от которой он чуть не умер в Германии, но он по-прежнему превосходно владел мечом и считался самым храбрым человеком в Риме. Как-то раз один старый гвардеец помешался в уме и принялся в неистовстве бегать с копьем наперевес по дворцовому двору. Ему казалось, что он сражается с мятежниками-французами. Все бросились врассыпную, кроме Кассия, который, хоть и был невооружен, не тронулся с места, а когда сумасшедший кинулся на него, спокойно скомандовал, словно на плацу: «Рота, стой! Сложить оружие!» - и безумный солдат, для которого подчинение приказам стало второй натурой, остановился как вкопанный и положил копье на землю. «Рота, кругом! - снова скомандовал Кассий. - Шагом марш!» Так Кассию удалось его обезвредить. Этот самый Кассий и стал первым временным командующим гвардейцев и держал их в узде в то время, когда судили Макрона.

Дело в том, что назначение Макрона губернатором Египта было всего лишь уловкой со стороны Калигулы, такой же уловкой, как та, к которой прибег Тиберий, желая устранить Сеяна. Макрона арестовали, когда он садился в Остии на корабль, и привезли обратно в цепях. Его обвинили в том, что он виновен в смерти Аррунция и еще нескольких ни в чем не замешанных римских граждан. К этому обвинению Калигула добавил еще одно, а именно: что Макрон сыграл роль сводника, стараясь вызвать в нем страсть к своей жене Эннии, - соблазн, против которого ему, при его юношеской неопытности, было трудно устоять. Макрона и Эннию принудили к самоубийству. Я поразился тому, как легко Калигула избавился от Макрона.

Однажды Калигула в качестве великого понтифика сочетал браком мужчину из рода Пизона и женщину по имени Орестилла. Та приглянулась Калигуле, и, когда церемония была закончена и гости - большинство римских патрициев - собрались за пиршественным столом и, как это водится в подобных случаях, шумно веселились, Калигула вдруг крикнул новобрачному: «Эй, ты там, хватит целовать эту женщину. Она - моя жена». Затем поднялся и в наступившей тишине велел гвардейцам схватить Орестиллу и препроводить ее во дворец. Никто из пораженных гостей не осмелился протестовать. На следующий день Калигула женился на Орестилле; муж ее был вынужден присутствовать на бракосочетании и быть посаженым отцом. Калигула прислал сенату письмо, где сообщил, что отпраздновал свадьбу в духе Ромула и Августа - имея в виду, наверное, похищение Ромулом сабинянок и женитьбу Августа на бабке Ливии (в присутствии моего деда). [124] Через два месяца он развелся с Орестиллой и отправил ее и ее мужа в изгнание под тем предлогом, что они прелюбодействовали у него за спиной. Орестиллу сослали в Испанию, Пизона - на Родос. Пизону разрешили взять с собой всего десять рабов, а когда он попросил в виде милости позволить ему удвоить это число, Калигула сказал: «Бери сколько хочешь, но на каждого лишнего раба будет лишний стражник».