Этичный убийца - Дэвид Лисс

– Ужасно, – вздохнул я, не зная, что еще на это сказать.

– Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота – как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.

– И тогда ты решил стать вегетарианцем?

– Нет, вегетарианцем я стал гораздо раньше. Все эти вещи связались в моем сознании задолго до того. Я рассудил, что если Брюс – вполне осознанное существо, личность, значит, такой же личностью было и то животное, из которого сделана котлета, лежащая на моей тарелке, – просто с той, другой личностью я не был знаком. Я это понял и молчал об этом, но после убийства Брюса я решил, что не буду больше молчать. Мама вечно твердила, что я не должен говорить другим людям, чтобы они не ели мяса, потому что это грубо и невоспитанно, – но что грубого может быть в том, чтобы просить людей не вести себя аморально. Ведь не считаем же мы, что полицейские ведут себя невоспитанно, арестовывая преступников.

– Значит, когда ты узнал про Ублюдка и Карен, ты тут же решил с ними покончить?

– Все было немного сложнее. Я уже многие годы веду эту партизанскую войну.

– Так… ясно. И как же тот пьяный футболист?

Мелфорд покачал головой:

– Вообще-то он трагически погиб. Как-то под вечер выпил лишнего, свалился в пруд и утонул. Очень печальная история.

– Значит, ты ездишь туда-сюда и убиваешь людей, которые убивают животных? Да ты просто псих.

– Я вершу правосудие, Лем. И я не трогаю тех, кто выращивает животных в пищу, ведь им просто в голову не приходит, что они делают что-то дурное. И я согласен с лидерами нашего движения в том, что одна из наших главных задач – это открывать людям глаза. Но дело в том, что иногда люди причиняют животным вред, прекрасно зная, что поступают дурно. Так что когда я узнал о том, что здесь происходит, о пропаже всех этих животных – это было всего лишь короткое сообщение, – я тут же приехал и занялся этим делом. Вообще-то сперва я не собирался решать проблему самостоятельно: я хотел только предать ее огласке, а потом у меня начались те же сложности, что и тогда, с Брюсом. Копы знать ничего не хотели. Они вешали мне на уши лапшу про отсутствие доказательств. И между прочим, кое о чем они умолчали. И знаешь, о чем? О том, что Медицинская компания Олдгема покупает потерявшихся животных, даже не задавая никаких вопросов. Просто приходишь, приносишь животное, говоришь, что оно потерялось и никто его не ищет, – и получаешь пятьдесят баксов. К тому же компания Олдгема здесь крупный работодатель, она дает много рабочих мест и приносит большие доходы. Так что если у них нет доказательств того, что для опытов здесь используются похищенные животные, возможно, они и не хотят искать эти доказательства.

– И поэтому ты решил убить Ублюдка и Карен.

– Лем, пойми: у меня просто не было выбора. Как и сегодня с Доу: ты или он – других вариантов нет. А по поводу Ублюдка и Карен… Я был уверен, что поступаю правильно. А если бы я просто умыл руки и еще больше животных погибло бы в жутких мучениях – как бы я смог с этим жить?

На минуту я задумался.

– Видишь ли, Мелфорд, это все-таки животные, а не люди. Ты можешь любить животное, у вас может быть сильная эмоциональная связь, но оно остается животным, не становится полноценной личностью.

– Послушай, мы с тобой уже достаточно об этом говорили, чтобы я понял, что ты готов перейти на мою сторону, – остановил меня Мелфорд. – Ведь ты же понимаешь, что нельзя отбирать животных у людей, которые их любят? Что нельзя отдавать животных на муки и смерть, одновременно обрекая их хозяев на боль и страдания? Разве можно делать такие вещи ради денег?

– Конечно нет. Но…

– Никаких «но». Нельзя похищать животных и отдавать их на бессмысленные муки, – по-моему, это мы установили. Так вот, если я узнал, что эти люди убивают кошек, отправился в полицию и оказалось, что полиции плевать, – как я должен был поступить?

– Я не знаю. Но ты же журналист, ты мог бы написать статью.

– Конечно мог бы. Я ее и написал, но редактор отказал мне в публикации. Он заявил, будто я ничего не доказал. Я даже уговорил отца, чтобы он надавил на редактора, но и это не помогло. Так что выбор оказался невелик: либо остановить их, либо закрыть на все глаза и утешить себя тем, что я сделал все, что мог.

– Но нельзя же решать проблемы таким способом! Нельзя убивать людей просто потому, что они не разделяют твои моральные ценности.

– Многие бы с тобой согласились, и, возможно, даже кое-кто из участников подпольного движения в защиту прав животных. Они даже не стали бы рассматривать возможность подобного решения проблем – и это несмотря на то, что жестокость наших врагов становится все более чудовищной. Таких ужасов не бывало за всю историю человечества. И поверь, я уважаю точку зрения пацифистов – я им даже завидую. Но кто-то все-таки должен был взять в руки меч – вот я его и взял. И поверь мне: то, что я делаю, не неправильно, не вредно и не аморально. Просто мои действия выходят за границы того, что дозволено идеологией. Вспомни хотя бы героев Гражданской войны – Роберта Ли, например. Ведь этот парень вел на смерть тысячи и тысячи людей, и вел их убивать тысячи и тысячи людей – и для чего? Для того чтобы люди, чьи предки жили в Африке, оставались рабами. А ведь теперь в его честь школы называют!

– Но это же разные вещи! Я понимаю, о чем ты говоришь, Мелфорд, – правда, понимаю, – но я не могу принять одного: я убежден, что нельзя убивать человека ради животного. Я считаю, что в этом твоя ошибка.

– Просто ты никак не можешь сбросить оковы системы. Твое сознание пытается освободиться, и когда ты уже почти готов переступить границу – идеология протягивает свои щупальца и утаскивает тебя обратно, а ты слишком слабо сопротивляешься. Ты помнишь свинарник? Помнишь, как мы стояли там и ты видел все сам – и все равно говорил, что не веришь собственным глазам. Твое сознание противилось эмпирическому опыту, потому что информация, которую давали тебе твои чувства, не соответствовала тому, во что тебе положено было верить.

– Так ты думаешь, это потому, что я не освободился еще от власти идеологии?

– Ты никогда от нее не освободишься. Возможно, ни один человек на это не способен. Но лично я все равно буду продолжать пытаться. Пока у меня есть силы, я буду делать то, что считаю правильным. И если меня в конце концов поймают – я с готовностью приму все последствия. Ублюдка и Карен нужно было остановить, но никто не хотел этого сделать. А я сделал. И я считаю, что был прав.

Я покачал головой:

– Но ведь совсем не обязательно это делать.

– Ну конечно же нет, – подтвердил Мелфорд. – Но стоит сказать себе это, как образовавшийся в окружающей тебя искусственной реальности разрыв тут же затянется новой тканью. В конце концов ты даже не будешь уверен, что я вообще когда-либо существовал. Весь твой жизненный опыт заставит тебя сомневаться в моем существовании, и ты уверишься, что я был всего лишь фикцией, игрой твоего воображения, – и в итоге реальность поглотит бедного Мелфорда, он утонет в океане рекламных роликов, квитанций и счетов.

– Мне будет тебя не хватать, – сказал я. – Но знаешь, отчасти я даже мечтаю об этом.

Подняв взгляд, я увидел Дезире: она бежала к нам. Ее едва прикрытая грудь бешено подпрыгивала, а руки яростно жестикулировали. Я понятия не имел, что это значило, но, похоже, это было неспроста.

Она с силой распахнула заднюю дверь и запрыгнула в машину.

– Поехали – быстро! – сказала она Мелфорду, который тут же завел двигатель и надавил на педаль газа.

Машина была старой, а потому не слишком быстро завелась, но все-таки завелась, и мы рванули прочь с фермы, по грунтовой дороге в сторону шоссе. Через несколько секунд Мелфорд наконец спросил, что же случилось.

– Лаборатория, – ответила Дезире. – Она сейчас взорвется. Я устроила так, чтобы она взорвалась, но не знаю, сколько времени у нас в запасе. В любом случае, думаю, лучше нам подальше уехать от взрывной волны и всей этой токсичной дряни.

«Звучит логично», – подумал я. Но оказалось, что суетилась Дезире напрасно, и, когда позади нас поднялся столб густого черного дыма, мы уже отъехали на добрых пять-шесть километров. Взрыва мы так и не услышали – только протяжные гудки полицейских сирен.